Черные боги, красные сны
Шрифт:
И несмотря на то что город строился с помощью заклинаний двух магов, странным образом встретившихся друг с другом, и камень, из которого строился Воннг, существовал в обоих мирах одновременно, ничто не могло помочь тому, чтобы люди, которые обитали в Воннге, стали для нас доступными. В городе обитали одновременно две расы. Но для людей город казался населенным призраками, неясными, почти неощутимыми духами. А мы воспринимали вас в виде мгновенных вспышек, однако мы никак не могли пробиться к вам. А нам очень, очень этого хотелось. Мысленно мы порой могли соприкоснуться с вами, но физически — никогда.
И так длилось довольно долго. Но время бежало здесь быстрее, и, хотя ваш город превратился в развалины и был покинут людьми на многие годы, для нас он продолжает существовать, для нас он все еще великий и процветающий город. И скоро
Чтобы понять, почему я сейчас здесь, тебе надо знать кое-что, касающееся нашей жизни. Цель жизни каждого существа вашей расы — искать и обрести счастье, разве не так? Но жизнь существ нашей расы целиком посвящена тому, чтобы как можно больше и глубже испытывать разнообразные ощущения и наслаждаться ими. Для нас это и еда, и питье, и счастье. Без этого мы ощущаем страшный голод. Чтобы питать наши тела, мы должны пить кровь живых созданий, впитывая и их ощущения, эмоции. Мы в намного большей степени, чем вы, способны испытывать самые разнообразные чувства, как физические, так и душевные. Спектр наших ощущений неизмеримо шире вашего, он выходит за пределы вашего понимания, но для нас это в порядке вещей, а кроме того, мы постоянно ищем новых ощущений, новых и незнакомых эмоций. Мы вторгаемся в самые разные миры, в самые разные измерения в поисках чего-нибудь нового. И наконец совсем недавно с помощью Эпри нам удалось пробиться в ваш мир.
Ты должен понять, мы не пришли бы сюда, если бы не существовало входа. С того самого времени, когда был построен Воннг, мысленно, духовно, так сказать, мы были способны входить к вам, но, для того чтобы испытывать эмоции, которых мы жаждем, нам нужен физический контакт, временное физическое единение, которое происходит, когда мы пьем кровь. Но войти к вам не было никакой возможности, пока мы не нашли Эпри. Пойми, мы давно знаем, что некоторые люди рождаются с более широким спектром ощущений и более широкой способностью восприятия, чем даже способны понять окружающие. Порой таких людей называют сумасшедшими. И в своем безумии они иногда представляют даже большую опасность, чем сами думают. Эпри родилась с врожденной способностью видеть наш мир, и, хотя она сама этого не знала и не понимала, что означает тот свет, который она могла вызывать по собственному желанию, она нечаянно, сама не подозревая об этом, открыла для нас вход сюда, в ваш мир.
Я явилась сюда именно с ее помощью, и с ее помощью мне удается существовать здесь и приводить сюда других во мраке ночи, чтобы они также могли питаться кровью человеческих существ. Наше положение в вашем мире непрочно, мы пока не осмеливаемся заявить о себе открыто. И мы начали свое существование здесь, захватывая самых низких представителей вашей расы, чтобы привыкнуть к пище и укрепить нашу власть над человеческим родом, чтобы, когда мы будем готовы идти дальше не скрываясь, у нас было достаточно сил подавить ваше сопротивление. И это время уже не за горами.
Длинное, неописуемо красивое тело, лежавшее на ложе, повернулось к нему, и по всем его членам, словно рябь по воде, пробежала дрожь. Пронизывающий и вместе с тем спокойный взгляд ее глаза сверлил его насквозь, голос пульсировал.
— Тебя ожидают потрясающие впечатления, землянин... перед тем как ты умрешь. Мы с тобой станем одним целым, но только на какое-то время. Я буду наслаждаться всеми твоими чувствами, я стану смаковать их, я получу все, что могут дать твои органы восприятия, я впитаю в себя все ощущения, которые ты когда-либо испытывал. А для тебя я открою новые области и сама увижу их через твои органы чувств, через твое сознание, они станут обладать новым привкусом, новым ароматом, и ты разделишь со мной весь восторг, и всю боль, и множество иных ощущений и эмоций, таких, для которых на ваших языках нет даже названия...
Музыка ее голоса мягко пронзала его мозг насквозь, пропитывала его, словно губку. Но странно, то, что она говорила, не казалось ему чем-то очень важным. Она как будто рассказывала легенду о чем-то таком, что происходило очень давно с другим человеком. Смит спокойно и серьезно ждал, когда она продолжит... И она продолжила, словно во сне, но в голосе ее чувствовалось злорадство.
— Ты познал много опасностей, о странник. Ты видел много удивительных вещей, и жизнь твоя была полна, и смерть тебе была как старый товарищ, а любовь... о, любовь — эти руки обнимали многих женщин, не так ли? Не так ли?
Непереносимо сладкозвучный, трепещущий
Девушки с Венеры с их молочно-белой кожей так красивы: какие у них большие глаза с косым разрезом... а какие теплые губы... и голоса... о, эти голоса... только такими голосами можно говорить о любви. А марсианки из страны каналов, с кожей розовой, словно кораллы, сладкие, как мед... они так нежно воркуют, когда говорят о любви, когда их ласкает мужская рука под неярким светом двух марсианских лун. А женщины с планеты Земля — живые и темпераментные, горячие в любви, их поцелуи порой поражают тебя, как удар сабли, пьянят, как крепкий ром... а смех их заставляет закипать кровь в жилах. Были у него и другие. Он вспомнил одну очаровательную, ласковую дикарку с затерянного в пространстве астероида и душную, напоенную ароматами благовоний ночь, проведенную с ней... О, эта ночь, которая промчалась как одно мгновение под небом, усеянным огромными мерцающими звездами. А была еще девица, которую он увел у космических пиратов, вся увешанная ворованными драгоценностями, с ручным огнеметом на поясе, стягивавшем ее крутые бедра... Это было в палаточном городке на самой границе марсианской цивилизации, где начинаются безводные марсианские пустыни. Или та румяная, цветущая юная марсианка во дворце, окруженном садом, на берегу канала, над которым ходили две марсианские луны... А однажды... о как давно это было! — в земном саду, дома... Он закрыл глаза и снова увидел прелестную девичью головку, копну волос, посеребренных лунным сиянием, глаза... да, этот спокойный и твердый взгляд огромных глаз и дрожащие губы, которые шептали...
Он глубоко и судорожно вздохнул и снова открыл свои серые, цвета стали глаза. Они ничего не выражали... но это последнее, глубоко похороненное в тайниках души воспоминание жгло его, и он понимал, что Джулхи отведала его боли, она получила огромное удовольствие, она наслаждалась его болью, она торжествовала. Перистый хохолок на ее лбу откинулся назад и ритмически подрагивал, и интенсивность радужной расцветки его стала еще глубже, хохолок так и переливался, меняя цвета с поразительной быстротой. Но ее застывшее лицо не изменилось, хотя сверкающий глаз этого создания сиял уже не так ярко, он слегка затуманился, словно она тоже вспоминала вместе с ним.
Когда она заговорила, ее монотонный, словно звук флейты, голос был похож на шепот, и Смит еще раз убедился, насколько более богат и выразителен он был по сравнению с любой речью, выраженной словами. Она обогащала его живые переливы такой энергией, которая заставляла сердце стучать сильнее, которая волновала душу. Этот голос, мягкий и вместе с тем бесконечно богатый интонациями, гладил его напряженные нервы, словно бархат. Он отзывался на эти потрясающие звуки всем своим телом, всем своим существом. Для нее он был сейчас как некий живой музыкальный инструмент, в игре на котором она знала толк, касаясь самых тонких, самых сокровенных струн его души, извлекая аккорды памяти, вызывая глубочайшее волнение, пронзительную нервную дрожь, заставляя кровь вскипать в жилах,— столь богаты, столь глубоки были интонации этого голоса. Она играла на струнах его ума и души. Все, что составляло его сущность, было подвластно ей, отвечало ее ласковым касаниям; она пробуждала в нем такие мысли и образы, какие хотела ощутить и прочувствовать сама. Голос ее был чистейшее очарование, магия в ее чистом виде, и у него не было и тени желания противостоять его мощному воздействию.
— Сладкие воспоминания, скажи, сладкие? — ласково вопрошала она своим мурлычущим голосом.— Женщины, которых ты знал, женщины, лежавшие в твоих объятиях, губы, которые прижимались к твоим,— помнишь? Помнишь?
Голос этот гипнотизировал, его трепещущие волны омывали Смита, словно ласковые волны теплого моря, они касались его, словно ласковые женские пальцы (он еще раз подумал, что так, наверно, касаются женские пальцы струн арфы), извлекая нужные ей мелодии. Она вызывала воспоминания, которых желала, сама произнося слова, горячие и нежные, словно язычки пламени. Туман застилал его глаза, а голос все звучал, все пел, и его музыка пронзала пространство и время и казалась вечной. Теперь он говорил не словами, не фразами, а музыкой, ее ритмом, и тело его было всего лишь резонатором для мелодий, которые она напевала.