Черные боги, красные сны
Шрифт:
Только теперь Смит понял, что простоял все это время неподвижно, как скованный, что так и не видел ничего, кроме огромных завораживающих глаз. Он отступил на шаг и попытался всмотреться в неуловимое, упорно ускользающее лицо.
Девушка вскочила с камня, приподнялась на цыпочки, яростно схватила его за плечи; сверкающие глаза впились в Смита с силой едва ли не большей, чем пальцы, и вновь в его мозгу зазвучал скорбный, молящий стон:
— Пожалуйста, пожалуйста, отведи меня домой, назад! Я боюсь, я очень боюсь — я заблудилась, потеряла дорогу,— пожалуйста!
Смит недоуменно сморгнул; ситуация постепенно прояснялась, оставаясь при этом очень странной. Не было никаких сомнений, что молочно-голубые глаза девушки
— Пожалуйста, ну пожалуйста! — звенело в его голове.— Помоги мне! Отведи меня назад!
— Куда это «назад»? — спросил Смит и удивился, услышав свой собственный голос, нормальную человеческую речь.
— Дерево, дерево! — простонал все тот же нереальный, неизвестно откуда идущий голос, никак не связанный с бессмысленными звуками непонятной речи.— Древо жизни! Проводи меня, отведи меня под сень Древа!
Смит мгновенно вспомнил украшенный орнаментом навес колодца. Никаких других деревьев поблизости он не заметил — ни живых, ни символических. Но что может связывать пересохший колодец с заблудившейся девицей — если она и вправду заблудилась? Еще один жалобный стон в мозгу, еще один поток непонятных — но тоже жалобных — слов в ушах, и Смит решил плюнуть на все свои сомнения. Ну, просит девица отвести ее к колодцу — в этом он уже не сомневался,— так чего ж не отвести, что тут такого страшного? Кроме того, им овладевало любопытство. В этом странном происшествии крылся какой-то второй, внутренний смысл. А что, если эта красотка явилась из какого-нибудь подземного мира, сообщающегося с нашим через все тот же треклятый колодец? Это хорошо объяснило бы ее призрачную бледность, а заодно и глаза, явно не приспособленные к восприятию света, вот только как объяснить эту странную расплывчатость, ведь ничего, кроме глаз, не видно, и все тут. При всей невероятности выдвинутой Смитом гипотезы действительность оказалась еще невероятнее, в чем он и убедился через несколько минут.
— Пошли,— сказал он, осторожно отцепляя от своего плеча бледные, расплывчатые, но вполне реальные пальцы.— Я провожу тебя к колодцу.
Девушка облегченно вздохнула и наконец-то потупила свои колдовские глаза, рассыпаясь в благодарностях,— точнее, вероятно, рассыпаясь в благодарностях на все том же птичьем языке. Смит взял ее за руку и повел.
Крепкая прохладная ладонь, если не смотреть, так ничего и не подумаешь... Даже теперь, с близкого расстояния, когда его не отвлекал ее гипнотический взгляд, Смит видел тело девушки, словно расплывчатое белое пятно. Казалось, их разделяет плотная вуаль — вуаль, почти не пропускающая обычного света, но легко прожигаемая яростным блеском опалесцирующих глаз.
Девушка семенила рядом со Смитом, задыхаясь, спотыкаясь о камни и не произнося ни слова, в явном нетерпении добраться поскорее до своего непонятного «дерева». В искреннем нетерпении — или в хорошо разыгранном? Прежде чем выйти на открытое место, Смит остановился и внимательно посмотрел на небо. Судя по всему, патрульные ищейки покончили с этим сектором — два самолета хищно кружили над северными кварталами Иллара, остальные и вовсе исчезли. До тех двух не меньше полумили, так что особой опасности нет. Он вывел девушку на пустынный, залитый солнцем двор.
Смит был уже вполне уверен, что эта странная особа слепа,
Созерцание продолжалось недолго — мертвую тишину вспороло ровное гудение, над развалинами храма скользнула черная хищная тень, зазевавшийся разведчик запоздало сообразил, что стоит на открытом месте, а воздушные ищейки, в отличие от этой странной девицы, далеко не слепые. Оставался единственный выход — фантастический, но единственный... Не теряя времени на дальнейшие размышления, Смит опрометью бросился под сень Древа жизни.
Он стоял в самом центре прихотливого узора, отделенный от залитого солнцем двора ажурной завесой бронзовых веток и листьев, стоял в страстном ожидании чуда — и чудо произошло. Мир за пределами черно-белого островка тени поплыл, подернулся рябью, а потом успокоился в новом, преображенном виде. Это было похоже на фокус, на оптическую иллюзию. Смит не заметил никаких скачков, затемнений; у него было ощущение, что там, снаружи, за бронзовой решеткой висит огромный панорамный экран и кто-то плавно сменил одну картинку в проекторе на другую: иссохшие, залитые солнцем руины Иллара — на тусклый, плохо прорисованный сельский пейзаж. Судя по серому, сумрачному освещению, в новом мире, похоже, был вечер; сквозь густой, почти вязкий воздух виднелись аккуратные кроны деревьев и густо усыпанная цветами трава. Все это казалось придуманным, нереальным, сильно смахивало на какой-нибудь буколический гобелен.
На фоне гобеленовых сумерек белым пламенем сверкала знакомая фигура, наконец-то обретшая четкие контуры. Судя по выжидательной позе, девица ничуть не сомневалась, что галантный кавалер последует за ней и сюда, к черту на рога. Смит с удивлением понял, что полез бы под бронзовую крону древа жизни и без всякой крайней нужды извечное любопытство не позволило бы ему оставить столь странные события без разъяснения.
Девушка буквально светилась; очень хорошенькая и чуть нереальная, она была единственной яркой деталью сумеречного пейзажа. Смит шел, не отрывая глаз от этой сверкающей белизны, шел как зачарованный, он даже не заметил, как сделал первый шаг.
В мягкой темно-зеленой траве бледно светились маленькие, на невысоких стебельках цветы, по такой траве ступали ноги боттичеллиевских ангелов. Босые ступни девушки, ступающие по бархату травы, сверкали ослепительной белизной, единственным ее облачением были длинные, почти до пят, волосы — королевская мантия, сотканная из переливающейся пурпуром тьмы. Новоявленная святая Инесса смотрела на приближающегося Смита, чуть изогнув в улыбке бледные губы, огромные глаза горели холодным голубоватым огнем. Слезы, испуг — все это осталось в том, далеком мире.
— Теперь моя очередь быть провожатой,— улыбнулась она, беря Смита за руку. Способ общения остался прежним: невероятная абракадабра слов — и пронзительный взгляд опалесцирующих глаз, вливающий их смысл прямо в мозг.
Провожатая? Куда — провожатая? Смит не стал задавать никаких вопросов — этот тусклый, неподвижный, словно заколдованный мир не располагал к беседе. А вопросов было множество. Вот, скажем, почему внизу, у земли,— серенькие вечерние сумерки, а в небе — беспросветная тьма, черная бездна глухой, беззвездной ночи?