Черные боги, красные сны
Шрифт:
Девушка остановилась, повернулась к Смиту и застыла, глядя на него печальными, встревоженными глазами. Молчание длилось долго, не меньше минуты, и наконец она сдалась.
— Уйти можно тем же путем, каким ты пришел. Властью Слова. Можно — и нельзя, путь есть, но он непроходим.
— Почему?
— Это Слово гибельно — в самом буквальном смысле. Я его не знаю, поэтому не смогла бы произнести, если бы даже хотела. Слово начертано огненными письменами на стене одного из залов нашего Храма, его не слышные уху звуки раздаются в этом зале от века и будут звучать до скончания веков. Тот, кто встанет перед письменами и откроет свой мозг звукам Слова, услышит его и поймет, а потом прокричит их, тот умрет. Наречие, породившее
Она замолчала, негромко вскрикнула, посмотрела вниз, обиженно фыркнула, отскочила на пару шагов и снова повернулась к Смиту. Смит недоуменно взглянул на ее ноги и увидел десятки маленьких кровавых точек.
— Трава. Когда ты босиком, нельзя долго стоять на одном месте, а то она присасывается и пьет кровь. Я об этом забыла, и вот видишь... Ну ладно, пошли.
Хрустально-прозрачная страна приобретала новые, устрашающие черты. Смит опасливо оглянулся: по лугу все так же бежали кольцевые, сходящиеся к центру волны голодной травы. Ну а деревья — они что, мясом питаются? Деревья-людоеды и травинки-вампиры... Он зябко поежился и зашагал следом за девушкой.
Громада Храма терялась в голубой дымке, как дальние горы на Земле, только эта дымка не рассеивалась по мере приближения и никак не была связана с состоянием атмосферы — все остальные детали пейзажа просматривались абсолютно четко. По какой-то непонятной причине контуры здания плохо различались и совсем не запоминались. Как только Смит делал попытку разглядеть получше какой-нибудь конкретный угол, или башню, или окно, они расплывались перед глазами; ему начинало казаться, будто странное, окутанное голубоватой вуалью здание находится в другое, непонятном мире, в других измерениях, а здесь присутствует лишь его бледный отблеск.
Из огромной арки портала — тройной арки, не похожей ни на что, виденное Смитом прежде, и упорно ускользавшей от взгляда, не позволявшей понять, что же в ней такое особенное,— струился бледно-голубой туман; еще секунда, и они окунулись в знакомый цветной сумрак огромного зала.
Удалившись от входа на какой-нибудь десяток шагов, девушка привычно свернула направо; сквозь клочья тумана, лениво проплывавшие в узкой сводчатой галерее, смутно различался длинный ряд коленопреклоненных фигур. Полуприкрытые глаза, низко опущенные головы, благоговейная тишина — все говорило о том, что эти люди истово молятся какому-то своему божеству, однако вскоре Смит заметил, что каждый из них плотно сжимает губами трубку, выступающую из стены. Найдя в ряду два свободных места, девушка опустилась на колени перед одной из трубочек, указала Смиту глазами на вторую, склонила голову к своей изогнутой бронзовой трубке и блаженно зажмурилась. Мгновение поколебавшись, Смит последовал ее примеру.
Коснувшись трубочки губами, он почувствовал во рту горячую струю терпкой, солоноватой и очень вкусной жидкости. Каждый глоток вливал в него новые силы, наполнял тело сладостным теплом. Смит никак не мог отделаться от ощущения, что этот острый соленый вкус ему знаком, что где-то, когда-то он сталкивался уже с чем-то подобным, но где?.. Оглушенный страшным подозрением, он отшатнулся и увидел на конце бронзовой трубки красную каплю. Красную, как орнамент шали, как потек на тыльной стороне ладони, которой он вытер губы. Да, вкус был знакомый, очень знакомый, и запах — тоже.
А рядом прикрытое золотыми волосами лицо светилось экстатическим наслаждением. Почувствовав на плече руку Смита, девушка вздрогнула, открыта глаза, покосилась в его сторону — и сделала еще один жадный глоток.
— Пошли отсюда,— беззвучно прошептал Смит.
Девушка оторвалась от своей поилки, встала и поднесла к измазанным красным губам палец; на ее лице читалась откровенная досада.
Предостережение было излишним, Смит и сам не решился бы нарушить благоговейную тишину, царившую в галерее, однако минутой позже, под высокими сводами зала, он дал волю долго копившейся ярости.
— Как это понимать?
— А на что ты рассчитывал? — пожала плечами девушка,— Мы питаемся единственным доступным нам способом. Ты тоже этому научишься — если только оно не схватит тебя раньше.
Смит молча повернулся и зашагал сквозь медленно плывущие клочья тумана к выходу. Он слышал за спиной торопливое шлепанье босых ног по каменному полу, слышал учащенное, срывающееся дыхание, но упорно не оборачивался и лишь на полпути к озеру, чуть не доходя до рощи, небрежно взглянул через плечо. Девушка плелась следом, понуро свесив голову, жалкая, как побитая собака. Всю злость Смита как рукой сняло. Он остановился и через силу растянул губы в некоем подобии ободряющей улыбки, а затем она подошла совсем близко и подняла к нему несчастное, зареванное лицо, и он был вынужден рассмеяться, и подхватить ее на руки, и целовать трагически изогнутые губы, чтобы на них снова появилась улыбка. Теперь он знал, откуда этот терпкий, солоноватый вкус.
— И все-таки,— сказал он, подходя к маленькому белому павильону,— неужели здесь нет никакой другой пищи? Зерно какое-нибудь, пшеница или еще что. В лесу наверняка есть какая-нибудь дичь. А фруктовые деревья, неужели у вас даже фруктов нет?
— Нет,— качнула головой девушка,— ничего у нас нет. Здесь не растет ничего, кроме травы и этих деревьев. И животных тоже никаких, только люди и оно. А что касается фруктов — слава богу, что наши деревья цветут всего один раз за всю свою жизнь.
— Почему?
— Об этом лучше не говорить.
Постоянные недомолвки доводили Смита до белого каления, он молча повернулся и пошел на пляж в смутной надежде еще раз ощутить вчерашний блаженный покой. Пара глотков... жидкости полностью утолили его голод, наполнили тело дремотным удовлетворением. Голубое безоблачное небо, мерный плеск волн, теплых, как парное молоко, свежий воздух навевали мирное, благодушное настроение. Красивый мир и приятный, что там ни говори...
Сонный день близился к концу, озеро закрывала мглистая тьма, а соленый привкус крови придавал поцелуям дополнительную остроту, подчеркивал их сладость. Утром он проснулся, выкупался вместе с девушкой в голубой прохладной воде — и неохотно пошел через поросший коварной травой луг к Храму, пошел, гонимый голодом, пошел потому, что голод был сильнее отвращения. Он шагал, ощущая легкую тошноту — и нетерпение...
И снова впереди вздымалась неопределенная, скрытая голубым туманом громада, и снова в залах и коридорах плавал пятнистый сумрак, и Смиту не нужно было указывать дорогу, он сам свернул направо, в галерею, нашел свободное место, встал на колени, и его уже было не отличить от соседей слева и справа.
Первый глоток чуть не вывернул его наизнанку, однако затем пришла блаженная истома, тошнота отступила, оставив ощущение ненасытного голода и жадное желание насытиться, и он пил, ничего не видя и не слыша, ни о чем не думая, пил, пока не очнулся, почувствовав на плече руку девушки.