Чёрные короли. Убийца минотавров
Шрифт:
Веселье продолжалось недолго.
Кусты рядом с деревом зашевелились, ветки затрещали, листья, дрогнув, стали опадать. Сквозь бурелом продиралось чудище невиданное и точно хотело нас съесть, потому что зайчики проворно убежали, прячась в высокой траве, а мы нет – батяня замер истуканом. Я обмер и обмочился, обрывая трель. Папаня снова незлобно выругался:
– Гулять мне на твоей свадьбе.
Из кустов, поправляя юбку, вышла мамка. Пухлая, круглая, красивая. Белая кофточка на ней трескалась, облегая пышные телеса. Из-под платка выбилась темно-русая прядь длинных волос.
– У Хора-то дом лучше, чем у нас.
– Так отцовский! Его поколениями строили.
Мать словно не слышала, продолжая упоенно:
– И крыша ладная – нигде не течет, и стены на зависть – нигде не поддувает. А печка какая? Как затопит, жарища три дня стоит! Так и ходишь вся мокрая! Даже одеваться не хочется.
– Так уж и три дня, – огрызнулся батяня.
– Ну, два! Нет, три! Точно тебе говорю. Там печь всем печам на зависть, не то что у нас.
– Да переложу я печь. Будет тебе жара.
– И не дымила никогда! А наша дымит постоянно. Вся одежда в саже. Егорку бы пожалел – ходит чумазый, и я такая же рядом с ним!
– Так мойтесь, – огрызнулся батяня.
– Так кто бы хороший колодец выкопал!
– Так я выкопал!
– А воды-то в нем нет.
– Есть, как нет! – изумился батяня.
– Пять ведер и пересыхает! У других-то по десять, а у Хора так и не пересыхает никогда. Дивный колодец. Не то что у нас.
– Да дался тебе этот колодец!
Родители замолчали, некоторое время брели по лесной тропинке в тишине, потом мамка что-то вспомнила:
– А какая у Хора корова! Я один раз ее доила! Столько молока, куда там нашей.
– Так наша – это отцовская. Ты тогда крик подняла, чтоб нам корова досталась. Я бы по весне новую пригнал, молодую. Глядишь, больше бы давала молока.
– Ага. Ты бы пригнал!
– И когда это ты у Хора корову доила? – спросил батяня и остановился. Мамка прошла мимо него.
– Когда, когда. Когда надо, тогда и доила. Давно было.
– Что-то не говорила мне ничего, – насупился отец. – Когда давно-то?
– Да давно. Лучше скажи, где малина твоя? Все ноги уже истоптала – конца края не видно дороги. Долго еще идти? Далеко в лес забрели, по темноте будем возвращаться.
– Да я как лучше хотел, чтоб малины побольше, чтоб мы полежали в лесу – пташек послушали, а Егорка побегал по травке нехоженой.
– Ишь, чего надумал – полежать. Дома что ли не належался? А ну как Егорка убежит? Или змея укусит?!
– Ма-лина! – сказал я и чуть не выронил свистульку из рук, пораженный в самое сердце. Слово-то какое важное. Весомое. Я покатал его во рту, и уже увереннее сказал:
– Малина, – и замер, потому что увидел пораженных родителей своих. Батяня голову вывернул, пытаясь меня разглядеть. Хотел в глаз его свистулькой ткнуть, но передумал, так как мамку услышал. Она первой рот закрыла, а потом снова открыла и разочаровано протянула:
– Я думала, у него первым словом, как у всех детей, «мама» будет, а тут «малина».
– Хорошо, что не Хор, – весело отозвался батяня.
– Хор, – подумав, сказал я. Хотел «Прохор» сказать, но получилось сокращенно. Отец рассмеялся.
– Ну вот и заговорил, – насупилась маманя.
– Погоди, мать. Не заметишь, как в дружину отдадим, а там и внуки пойдут. Сюда идите. Срежем.
– В дружину?! – изумилась мамка. – Не отдам! Пускай на печи дома сидит.
– Ага. Удержишь его, – батяня похлопал меня по маленькой ножке, я брыкнул. Мы оба засмеялись. Потом я увидел огромные заросли с красными ягодами и радостно закричал:
– Малина! – указывая направление свистулькой.
– Вот и пришли, – устало сказал батяня, опуская меня в густую траву. На голую коленку сразу прыгнул кузнечик. Зря он так сделал. Поймал, разорвал на две половинки и побежал мамке показывать. Та не оценила. Запричитала и хотела схватить, но я ловко увернулся, нырнув под руки, и побежал дальше, к малине.
– Ловкий, чертенок. Не по годам развит, – пробормотал батяня в след, – весь в меня, – добавил он и я обернулся, помахать отцу свистулькой, и увидел, как мужчина вдруг замер, пригибаясь, к чему-то прислушиваясь. Лицо его сразу посерело и даже кудряшки на бороде принялись распрямляться, теряя былые завитки. Движения стали какими-то плавными, чужими, неестественными – так он точно никогда не двигался. Я влетел в заросли малины и сразу запутался в больших ветках, листьях, уперся в сухие палки стволов, скользнул к земле, пополз низко пригибаясь. Ага, вот здесь пройти можно. Теперь сюда юркнуть. Какая-то птичка ямку вырыла, для меня, наверное, старалась. Полна яма листьев. Надо зарыться. Спрятаться лучше, так все зайчики делают, значит и я должен. Я еще раз обернулся в сторону родителей и прилег в ямку, сворачиваясь калачиком, зарываясь в жухлую листву с головой, нагреб сверху горкой, то что надо получилось.
– Егорка? – неуверенно позвала меня мамка, потеряв моментально из вида, – ты где? Выходи, а то выпорю! Куда спрятался, говорю?! Выходи, а то хуже будет!
– Тише, мать! – зашипел батяня.
– Что «тише»? – еще громче прежнего заголосила мамка. – Ищи давай Егорку! Небось, змея уже сыночка моего родненького утащила. Ишь, «тише» мне он говорит. Умник нашелся!
– То и тише. Беду накличешь! Замолкни, говорю.
– Да я сама – беда!
– Беги!!! – вдруг истошно закричал батяня, а сам резко развернулся спиной к нам, желая непреодолимой преградой стать на пути неизвестного. Вытащил нож из-за пояса. Руки в стороны развел, мир желая обнять.
– Куда это бежать-то? – промямлила мамка, пятясь неуверенно. – Куда бежать-то?
Я смотрел на батяню расширенными от ужаса глазами. Вот он пригнулся, заводил ножом в разные стороны, ожидая принять на клинок невидимого врага. И вдруг резко свистнуло, земля дрогнула, порыв ветра качнул кроны деревья, и отец исчез с поляны, унесенным вихрем. Я зажмурился. Не может такого быть. Злая сказка! И лес злой! И зайчики. Вот сейчас открою глаза, и все вернется на места свои.
– Ой, мама, – громко прошептала мамка и от ее хриплого голоса волосы на голове зашевелились, становясь дыбом.