Черные лебеди
Шрифт:
Муляров столбиком написал на доске продиктованные учителем слова.
Шадрин встал и обратился к классу:
— Всем достать по листку бумаги и тоже графически изобразить все эти девять понятий. По мере решения задачи класть листки мне на стол. Первые трое, правильно решившие задачу, получают в дневник отличную оценку.
В классе, как это бывало и раньше в таких случаях, когда учитель на конкурс задавал задачу, загремели крышки парт, по рядам прокатился приглушенный шум.
Когда Муляров начертил на доске девять кругов, на столе учителя уже лежали ответы на задачу. Быстро просматривая их, Шадрин откладывал в сторону неверные решения.
— Восемнадцать
Шадрин поставил отметки в журнале и в дневниках и, окинув взглядом доску, попросил Сидоренко объяснить ошибку Мулярова. На второй половине доски Сидоренко графически изобразил отношения всех девяти понятий и, указав Мулярову на его ошибку, сказал:
— У него понятие «человек» вошло одновременно в понятие «металл» и «неметалл». А это, как нас учит логика, понятия противоречивые, взаимоисключающие друг друга.
Шадрин поставил Мулярову тройку и, передавая ему дневник, сказал:
— Через две недели можете исправить оценку. Спрашивать буду после уроков, по всему пройденному материалу.
— Спасибо, — стыдливо буркнул Муляров и, пряча взгляд в пол, направился на свое место.
Вторую половину урока Шадрин объяснял новый материал. Он подробно анализировал следующий раздел логики. Дмитрий видел, что класс затаенно слушает. Кое-кто конспектировал. Делали пометки в своих записных книжках и члены комиссии.
В оставшееся время Шадрин уложился с трудом. Когда раздался звонок, он закрыл журнал и дал задание к следующему уроку.
Перемена была короткой. В кабинете директора Шадрин узнал, что урок его всем членам комиссии понравился, что оценки его полностью совпали с оценками председателя комиссии доцентом Николаевой.
Когда Шадрин уже собрался уходить на урок в другой десятый класс, его задержала доцент Николаева:
— Хотите вы этого или не хотите, Дмитрий Георгиевич, но ваш сегодняшний открытый урок мы будем обсуждать на педагогическом совете. Вот там-то у нас и будет подробный разбор и настоящий разговор. А сейчас — большое вам спасибо. Я получила истинное удовольствие. Думаю, что мы еще встретимся, и не только на педсовете, — председатель пожала руку Дмитрию.
…Через неделю у Шадрина был показательный урок в девятом классе, на котором присутствовали преподаватели логики и психологии из соседних школ. А через месяц на расширенном педагогическом совете, где кроме членов комиссии, были представители из роно и гороно, вынесли решение, что методика ведения уроков Шадриным является образцовой в районе и что высокая успеваемость по всем девяти старшим классам, в которых он преподает, есть результат большого и добросовестного труда.
На этом же совете с подробным анализом работы Шадрина выступила доцент педагогическое института Николаева, которая в качестве председателя комиссии дважды была на его уроках.
А через месяц приказом заведующего гороно Шадрин был назначен старшим методистом московских школ по логике и психологии.
XIII
«Главное — обдумывать каждый шаг, взвешивать каждое слово. И всегда помнить, что жизнь — это непрерывный спектакль, в котором одни играют главные роли, а другие от колыбели и до гробовой крышки топчутся в эпизодах…» Так размышлял Растиславский, сидя в кабинете загородного летнего ресторана. Потягивая через соломинку коктейль, он время от времени поглядывал на часы. «Придет или не придет?» — думал он. И тут же загадал: «Если достану соломинкой
Долго возился с кусочком льдышки, но достал. Даже облегченно вздохнул. Окинув взглядом густые виноградные лозы, цепко обвивающие деревянные решетчатые стенки кабины, он удовлетворенно подумал: «Как в зеленом шатре. Ей наверняка здесь понравится. В Сочи мы однажды ужинали в таком зеленом ресторане. Там даже потолок был из таких же виноградных лоз и листьев».
Растиславский начинал нервничать, все чаще смотрел на часы. Уже двадцать минут девятого, а Леры нет. В Москве Растиславский с ней еще не виделся, а поэтому не был уверен: будет ли ей здесь, в Москве, так же интересно с ним, как на юге. Там колдовало море, там была праздная курортная жизнь. Безденежье заставляло Леру и ее подругу Жанну ходить за ним по пятам. А здесь… Здесь они были под родительским крылом. В институте их окружали молодые люди, двадцатилетние ровесники. А ему уже давно шел четвертый десяток. В темных висках проблескивала седина. Да и борода, которую он так старательно и упорно отращивал, разве она молодит?
За густолистым заслоном дикого винограда, вьющегося по деревянной решетчатой перегородке, в соседней кабине громко разговаривали два уже изрядно подвыпивших и не в меру разоткровенничавшихся человека. Растиславский несколько раз оглядывался на их голоса. Сквозь просветы зеленой стены он видел лицо одного из них, того, что сидел в профиль. Ему было не больше двадцати шести-двадцати восьми лет. Его большая голова с тяжелой квадратной челюстью склонилась над столом так низко, что Растиславскому казалось: вот-вот она коснется подбородком тарелки. Мужчина был уже изрядно пьян, и он пытался доказать своему собеседнику, что в Воркуте заработки больше, чем на Колыме, что с продуктами там куда проще и что «спиртяга» в Воркуте никогда не переводится. Время от времени до слуха Растиславского доносились словечки жаргона. Два голоса — один басовито-сиплый, другой тонкий, срывающийся — слились в пьяном диалоге, который можно услышать только в третьеразрядном загородном ресторане.
Растиславский пожалел, что местом встречи с Лерой назначил этот ресторан. Однажды он был здесь до отъезда в Сочи. Тогда он показался ему тихим, чистеньким. Он уже думал перейти на другое место, но официант, бросив взгляд в сторону соседей, догадливо улыбнулся и сказал, что клиенты в соседней кабине уже «закругляются». Растиславский успокоился.
Размяв сигарету, он закурил. В памяти его отчетливо всплыл тот знойный августовский день, когда он познакомился с Жанной и ее подругой Лерой. С тех пор прошло больше месяца, а ему казалось, что он только вчера гладил душистые, выгоревшие на солнце светлые локоны Жанны, смотрел в большие серые глаза Леры, в которых где-то на самом дне больших зрачков притаились настороженность и тревога.
Расставаясь, Жанна просила звонить, но он так и не позвонил. Зато Лере Растиславский звонил несколько раз. Во время первого разговора Лера была настороженной и злой. Не выслушав до конца Растиславского, она сказала, что детали их пребывания в Сочи ее совершенно не интересуют, и, даже не попрощавшись, повесила трубку.
Как пришибленный, сидел Растиславский в кресле, прижав к уху трубку, из которой неслись короткие гудки. «Ну что ж, выдержим и это, — думал он, шагая по комнате, заставленной полками с книгами. — С тобой, тигренок, нужно по-другому. В душу таких, как ты, врываются не вихрем, а вползают ужом. Входят не с ножом за голенищем, а с пальмовой ветвью в руках. Попробуем и это. Тише едешь — дальше будешь…»