Черные лебеди
Шрифт:
— А зачем я пошел к ним на второй день? — спросят меня.
— Все объяснимо. Вы хотели вернуть иностранцам деньги, которые всучили вам пьяному. Это вас глубоко оскорбило. Вернув деньги, вы грубо, хулигански удовлетворили вашу оскорбленную честь. Тут все логично. И мы тут ни при чем. Вы точно так же могли поступить, не побывав у нас.
— Понятно… — еле слышно проговорил Дмитрий.
— Больше вы нам не нужны. У вас, Шадрин, слабые нервы.
— Я могу идти? — тихо спросил Дмитрий.
— Да! — ответил майор.
Дмитрий встал и еще раз пристально посмотрел на майора. «Эх, товарищ майор, хороший ты человек!.. Говоришь — слабые
Уже в дверях Шадрин повернулся и глухо произнес:
— Я дорого отдал бы, чтоб искупить позор своего вчерашнего поступка.
Дмитрий вышел из кабинета, прошел узким, тускло освещенным коридором, миновал дежурного старшину и очутился на улице.
Вчера он вышел из приемной с ощущением, будто он ядро в заряженной пушке. Сегодня сознание непоправимости ошибки, предчувствие чего-то неизбежного, недоброго угнетало, леденило душу.
«Человек номер семьдесят восемь, — всю дорогу не выходило из головы Шадрина. — Как обо всем рассказать Ольге?..»
Но Ольги дома не было. Достав из-под крылечка ключи, он открыл дверь. Разулся. В голове стоял монотонный звон. Этот звон чем-то напоминал Дмитрию гудение проводов в осенние ветреные ночи. Гудение тоскливое, навевающее на сердце кручину и необъяснимый страх.
Не раздеваясь, Дмитрий лег на диван и укрылся стареньким суконным одеялом, купленным два года назад на Тишинском рынке. По телу разлился неодолимый озноб. Перед глазами стояло лицо Гарри. Его ослепительная улыбка, казалось, казнила. «Эх, Митя, Митюха!.. До чего же вы, русские, любите ловить шпионов».
Сон пришел незаметно, как-то сам собой, как на смену дня приходит ночь, как ночь сменяется днем. Сколько спал Дмитрий, да и по-настоящему ли спал, — он не знал. Это уже потом, проснувшись, от давно мучившего его сновидения, он поймет, что все-таки спал. Спал бы и дольше, если бы из развалин кирпичного здания в него не целился фашист из фаустпатрона. На этот раз из-под обреза козырька каски Дмитрий отчетливо видел лицо человека, кто в него целился. Целился и улыбался своей белозубой, сверкающей улыбкой. Это был Гарри… Шадрин его узнал сразу. Но почему фаустпатрон начал строчить, как пулемет?.. Ведь он стреляет по принципу ракетного оружия.
Дмитрий проснулся. Однако звуки стрельбы из пулемета не утихали. Ему стало страшно: «Неужели схожу с ума?..» Одним рывком он сбросил с себя одеяло и поднялся с дивана. За окном кто-то стоял и барабанил пальцами по стеклу. Дмитрий отодвинул шторку и удивился: в палисаднике, взобравшись на завалинку, стоял Терешкин.
— Ну, брат, ты и дрыхнешь! Хоть из пушки стреляй! — крикнул он в открытую форточку.
Шадрин вышел в сени, открыл дверь. Вид Терешкина был непонятен Дмитрию. Заискивал всем: ужимками лица, взглядом, улыбкой… Терешкин остановился у порога и старательно вытер о половичок ноги. На лице его была разлита такая почтительность, что Дмитрий никак не мог осмыслить этой неожиданной перемены в обращении к нему со стороны своего непосредственного начальника. А поэтому спросил:
— Что случилось? — но тут же подумал: «За мной пришел. Пришел на казнь вести. Ну что ж, пойду. Там, наверное, по всему институту раззвонили, что я ударил иностранца».
Терешкин прошел к столу и сел на табуретку:
— Могу вас поздравить.
«Почему «вас»? Всего два дня назад ты хлопал
— С чем вы пришли меня поздравить? — спросил Дмитрий.
— С новой должностью.
— С какой?
— Заведующего кабинетом.
— А вы?
— Снова в лаборанты.
— Постойте, постойте… Ничего не понимаю… — Шадрин растерянно смотрел на Терешкина: — Вы что, шутите?
— Почему шучу? Так настоял профессор Костров. Сам в райком ходил.
— Кто вас ко мне послал?
— Костров. Он решил, что вы заболели. Послал меня проведать и сообщить вам приятную новость.
— Спасибо… — Шадрин опустился на диван, пока еще до конца не осознавая случившееся. — Большое спасибо… Передайте профессору, что дня три-четыре я не смогу выйти на работу. Я болен, — сказав это, Дмитрий дал понять Терешкину, что его уже утомил разговор. Терешкин попрощался и вышел.
За дощатой стеной пьяный сосед в третий раз проигрывал одну и ту же патефонную пластинку:
Горе горькое по свету шлялося И на нас невзначай набрело…Пластинка была старая. На середине игла застревала в заезженной борозде, и несколько раз повторялось одно и то же слово. Время от времени было слышно, как, пьяно всхлипывая, сосед хрипловато подтягивал. Он недавно похоронил жену.
Шадрин лег. Печальная песня и горькие всхлипы соседа еще больше надрывали душу. Стенные ходики равнодушно отсчитывали время. Дмитрий старался представить себе, что будет в институте, когда докатится весть о его вчерашнем позоре? Накрылся одеялом. Пытался заснуть, чтобы хоть во сне убежать от дум, которые теснили голову. На душе было тяжко. Первый раз в жизни им владело мучительное желание уснуть и больше не просыпаться…
VI
Семь дней пролежал Дмитрий в постели. Участковый врач, выслушав больного, сказал, что у него грипп. Велел отлежаться. Но Дмитрий знал, что это был не грипп. А что — не хотел говорить ни врачу, ни Ольге. Он знал: если дня через три-четыре не пойдет на поправку, то болезнь может принять серьезный оборот. Последний раз, когда он выписывался из больницы, лечащий врач предупредил: если случится, что неожиданно начнет подниматься температура и он почувствует жгучую резь в груди в том самом месте, где оперирована аневризма, — нужно немедленно ложиться в клинику, иначе могут быть печальные последствия. Что это за печальные последствия — Дмитрий знал. «Летальный исход…» Когда Шадрин впервые услышал эту красивую фразу, он не предполагал, что на простом языке она означает: «Смерть».
«Только бы все одним ударом! Быстрей!.. Чтоб не отравлять жизнь другим».
Но опасность миновала. На четвертый день Дмитрий встал и почувствовал, что боль в груди утихает, силы прибывают.
Похудевший, осунувшийся, он явился на работу. В коридорах стояла непривычная тишина. Почти все студенты и аспиранты разъехались по заводам на практику, многие профессора-специалисты были откомандированы на Волго-Дон.
Шадрин поднялся на кафедру. В кабинете сидел Костров. Около него, как всегда, крутился услужливый Терешкин. С порога Дмитрий понял по глазам профессора и Терешкина, что им все известно. На его приветствие Костров ответил суровым небрежным кивком и принялся читать журнальную статью, в которой он отдельные строки подчеркивал и делал на полях заметки.