Чёрные сердца

Андрижески Дж. С.

Я положила матрас на место, попыталась поспать.

Я проверила одно-единственное окно, зарешёченную дверь.

Я кричала.

Я кричала очень громко, и через окно, и через дверь в мою камеру.

Я прислушивалась к тому, что находилось снаружи. Я слышала птиц, лающих вдалеке собак, людей, говоривших на других языках… не на английском.

Русский? Украинский? Польский?

Я по-прежнему понятия не имела, как я здесь очутилась.

Я пыталась задавать вопросы всякий раз, когда кто-то приближался к моей камере. Я пыталась использовать свой свет, чтобы надавить на них и заставить

отпереть дверь. Я кричала на них, когда не могла заставить свой свет работать, когда срабатывал ошейник на моей шее и бил меня током до такой степени, что я падала на колени, стискивая металлический ободок. Я снова кричала — скорее от ярости, нежели от боли.

Я по-прежнему не могла пробиться через эту чёртову штуку.

Я опробовала всё, что только могла придумать, все известные мне трюки, и я не могла пробиться. Я даже не могла обойти ошейник настолько, чтобы увидеть, где я нахожусь. Я определённо не могла пробиться настолько, чтобы дотянуться до Блэка или прочесть одного из моих похитителей хоть на малейшую долю секунды.

Я понятия не имела, кто меня похитил.

Я понятия не имела, почему они меня похитили.

Я понятия не имела, где Блэк.

Я понятия не имела, заперли ли они его тоже где-нибудь здесь.

Я кричала на них всякий раз, когда они подходили к моей камере, чтобы проверить меня или покормить.

Я кричала на них, когда они уходили.

Я пыталась звать Блэка, кричала ему, пока ошейник не вырубал меня.

Первые несколько дней, что я здесь провела, боль меня практически не отпугивала.

Я кричала и звала его при каждой возможности.

Я звала его в этом пространстве. Я пыталась достучаться до Мики, Ярли, Джакса, Холо… практически каждого видящего в нашей команде, которого я могла вспомнить или знала достаточно хорошо, чтобы представить его/её лицо. Я не могла дозваться ни одного из них. Я ни хера не ощущала. Всё было настолько плохо, пусто, бесцветно, что я гадала — меня изолировал только ошейник, или что-то в комнате изолировало меня ещё сильнее. Я гадала, не накачивали ли они меня наркотиками, подмешивая что-то в еду, которую они оставляли на металлических подносах и пропихивали под дверь.

Даже зная, что я не могла пробиться, я всё равно искала Блэка.

По большей части я кричала и звала Блэка.

Я пыталась дотянуться до него всеми возможными способами.

Он ни разу не ответил.

Я знала, что дело в ошейнике, и проблема с моей стороны, не с его… но я не могла контролировать тот ужас, который накатывал от того, что я не могла до него дотянуться. Какая-то часть моего света и разума была убеждена, что с ним что-то не так, что он мёртв или как-то пострадал.

Эта реакция была чистой воды иррациональным инстинктом.

Я это знала. Я практикующий врач, и временами даже помнила, как надо мыслить.

К сожалению, ничего из этого не было достаточно, чтобы убедить меня, что с ним всё в порядке.

Всё вокруг меня казалось омертвевшим.

Я ни черта не слышала.

Я ни черта не видела.

Не думаю, что когда-нибудь в своей жизни чувствовала себя настолько абсолютно одинокой.

Боль становилась все хуже.

Она становилась настолько сильной, что я понимала — я не могу мыслить связно.

Я знала, что становлюсь всё более и более нестабильной.

Я видела это логически, своим мозгом врача, но это тоже не помогало.

Я никогда прежде не испытывала такой боли. Я знала, что это. Блэк называл это «болью разделения», которая возникает из-за отрезанности от света других видящих… в частности его света.

Его света в первую очередь.

Я была отрезана от него.

Они отрезали меня от него, и всё сильнее и сильнее казалось, что это убьёт меня, если будет продолжаться в таком же духе.

Я ходила туда-сюда.

Я считала.

Я стискивала зубы, подавляя ярость, пылавшую в моей груди.

Я пыталась решить, есть ли у меня варианты, шанс выбраться отсюда.

Они просовывали подносы еды под дверь.

Я ни с кем не говорила. Никто не заговаривал со мной в ответ.

Они приносили еду, просовывали её под дверь, уходили. Иногда я видела глаза через прорези выше в двери — они смотрели на меня. Вначале они время от времени проверяли меня тщательнее, открывая дверь и заглядывая внутрь, когда я кричала — думали, что со мной что-то не так, что я могла заболеть, испытывать боль, умирать.

Теперь они просто меня игнорировали.

Они открывали нижнюю прорезь, просовывали поднос, закрывали прорезь.

Я пыталась определить свои варианты, возможные стратегии, планы… но если таковые и существовали, я недостаточно умна, чтобы их найти. Пока что у меня ничего не было. Я ни черта не нашла. У меня не было выхода, рычагов давления, влияния, и убеждать тоже некого.

У меня ничего не было.

Так что я ждала.

***

Замок открылся с протяжным металлическим скрипом.

Я вскочила на ноги.

Я оказалась в движении прежде, чем мой разум поспел за моими ушами.

Я лежала на койке, глядя в потолок — как минимум, моими глазами. На самом деле, я искала лазейки в свете, пытаясь найти выход через свой свет видящей, поскольку фактически оставила надежду выбраться из физических границ своей клетки.

Конечно, периодически я терпела удары током.

Меня не раз вырубало полностью, но я продолжала пытаться.

Я также более методично перебирала всё в этой сфере. Я перепробовала каждый фокус и технику, которым меня научили за годы — мой отец, Блэк, дядя Чарльз, Даледжем, Мика, Ярли, даже некоторые новые видящие в команде разведчиков Блэка — и теперь я пыталась выйти за эти границы, попробовать вещи, которым меня никто не учил.

Некоторые из них активировали ошейник.

Другие — нет.

Я попыталась использовать те структуры, которые могли прыгать между измерениями.

Это вызвало такой сильный удар током, что меня вырубило как минимум на час. Конечно же, у меня не было часов или возможности посмотреть на солнце, так что я опиралась на свои ощущения и на то, как сильно раскалывалась моя голова, когда я наконец-то пришла в себя.

Я пыталась логически определить, кто меня похитил.

Это не мой дядя Чарльз.