Черный гусар. Разведчик из будущего
Шрифт:
— По делам.
— А что за дела?
— Я же не спрашиваю, какими судьбами ты здесь!
Ганс Шнейдер взглянул на трактирщика, что принес вино. Потом перевел взгляд на пустые бокалы и протянул один. Его тут же наполнили из кувшинчика.
— А я и не скрываю, — проговорил он, когда трактирщик отошел, — приехал сюда на воды. После ранения при Соре я вынужден был взять отпуск, благо полковник не возражал, и отправился в эти края.
И вновь память барона фон Хаффмана напомнила о себе. Игнат Севастьянович вдруг вспомнил, что Ганс Шнейдер был из этих мест.
— Прихожу в себя, — продолжал между тем гусар, — лечусь. Параллельно изучаю научные книги.
— Не иначе, в ученые метишь?
— Почему бы и нет. Война вскоре кончится…
— Ты еще в монахи подайся.
— Шутишь?
— Конечно. Какой из тебя монах? Ты ведь ни одной юбки не пропустишь.
— Тебе не уступлю.
Фон Хаффман утверждать обратное не стал. Не хотелось хвастаться своими похождениями. Неожиданно Ганс вдруг сменил разговор.
— Как ты сбежал, все у нас разладилось. Разведке вдруг уделять внимания стали меньше. Да и сама армия, из-за множества откомандированных по разным делам отрядов, значительно уменьшилась, — проговорил вдруг Шнейдер, и Игнат Севастьянович понял, что тот хочет поведать о последнем сражении, в котором участвовал его приятель. — Вот этим и воспользовался Карл Лотарингский. Нанес по нашей армии внезапный удар, благо погода ему благоприятствовала. Стоял легкий туман, что позволил скрыть его приближение. — Ганс отхлебнул из бокала, посмотрел куда-то вдаль холодным взглядом и продолжил: — Раним утром. Потом говорили, что часов, наверное, около пяти, когда Фридрих проводил совещание с командованием, король и узнал о столь дерзкой наглости австрийской кавалерии. Лично выскочил государь из шатра, чтобы увидеть все своими глазами. Было поздно. Австрийцы построили боевые порядки. Понял, что пути к отступлению перекрыты. Вот только австрияки почему-то медлили. И тогда Фридрих пошел ва-банк. Король воспользовался медлительностью и атаковал. Через три часа наши войска наносили удары на правом фланге и в центре. Я был на правом фланге с нашими доблестными гусарами. Нам было легче, чем пехоте в центре. Те были встречены массированным огнем мушкетов и артиллерии. Они были отброшены. Мы несли большие потери, но с третьего раза все же смогли опрокинуть австрияков. Нам помогло мародерство, что учинили те. Наконец их сопротивление в центре было сломлено. Австрияки начали отступать к лесу, до которого мы их и преследовали. Мне, правда, победу увидеть не удалось, пуля попала в плечо, и я свалился с лошади. Когда же меня подобрали маркитантки, мне стало известно, что уже к полудню все поле боя принадлежало нам. Австрийцы отступили к Яромиру, Фридрих велел разбить лагерь на поле боя, где и оставался аж пять дней. Меня же раненого отправили в родные земли.
Шнейдер замолчал, взглянул на фон Хаффмана.
— Как бы я желал, чтобы ты был в тот день на поле битвы с нами, барон. Но ты дезертировал.
Он стукнул по столу, чем привлек к ним внимание.
— Если бы я не дезертировал, — прошептал Игнат Севастьянович, — так меня все равно там бы не было. Если не меч палача, так топор или веревка…
— А если бы Фридрих передумал?
— Не думаю, дружище.
Ганс тяжело вздохнул. Фон Хаффману вдруг стало интересно, как в отношении него теперь поступит его приятель.
— Я по-прежнему в розыске? — поинтересовался он.
— Увы, мой друг, но розыск не отменили. Теперь тебя ищут как отъявленного дуэлянта и дезертира. — При последнем слове лицо Шнейдера изменилось, словно он только что съел кислый лимон. Игнату Севастьяновичу стало понятно, что тот никогда бы не выдал его как дуэлянта, но вот к дезертирству у его приятеля было, по всей видимости, совершенно иное отношение. Ганс не уважал людей, бежавших позорно с поля боя. Вот только Сухомлинов поле боя никогда не покидал. Дрался до последнего. И в те годы, когда воевал в царской армии, и в тот период, когда вынужден был защищать свою родину от немецких оккупантов в форме солдата Красной армии, ни когда был гусаром. Игнат Севастьянович был уверен, что и Адольф Иоганн фон Хаффман ни за что бы поле боя не покинул, иначе уклонился бы от дуэли с господином Мюллером. Ох уж этот бюргер, как же он изменил обычный образ жизни барона!
— Ты меня сдашь властям? — спросил он, наливая вино в бокал Шнейдера.
— Я никогда не предаю друзей, даже если те вынуждены были дезертировать, — на слове «вынуждены» Ганс сделал ударение, давая таким образом понять, что прекрасно понимает, в каком положении оказался его товарищ. — Если бы хотел, давно бы это сделал. Для меня все еще по-прежнему существует такое понятие, как честь. Если тебе хочется меня обидеть, так давай скрестим наши шпаги на пустыре.
— Я не собираюсь и не собирался с тобой драться, друг. К тому же у меня есть миссия, что я должен выполнить.
— Так ты — Миссия? — улыбнулся Шнейдер.
— В какой-то степени. Я тоже хочу изменить жизнь…
— Свою?
— Нет. Чужую. Но от судьбы этого человека в какой-то степени, на данном этапе, зависит моя участь.
— Я, кажется, догадываюсь, кто этот человек, — молвил Ганс.
Фон Хаффман улыбнулся.
— Ты хочешь повторить судьбу Лефорта, Бирона?
— В какой-то степени. Единственно, я не хочу закончить свою жизнь как Бирон. Категорически против того, чтобы провести остатки отведенного мне пути в Сибири.
Шнейдер наполнил еще раз бокал и тут же залпом осушил.
— И куда ты теперь? В Россию?
— Я не буду говорить. Боюсь, что лишние знания укорачивают жизнь. Забудь, Ганс, что ты меня встречал. Для тебя же лучше. Спокойнее.
— Согласен.
Игнатий Севастьянович встал из-за стола.
— Надеюсь, еще увидимся, — проговорил он. — Auf Wiedersehen.
Откланялся. Бросил на стол серебряную монету и вышел из трактира. Не пройдя квартала, наткнулся на Зигфрида. Юнец тащил две корзины, наполненные припасами.
— Пора к своим возвращаться, — проговорил Сухомлинов, забирая у того одну из корзин.
Игнат Севастьянович всегда придерживался правила: доверяй, но проверяй. Он верил, конечно же, что Шнейдер не сдаст его властям, но опасался, что тот по пьяни вдруг проговорится и привлечет к его персоне ненужное внимание.
Дней через пять отряд оказался в землях Восточной Пруссии. Что-то внутри Игната Севастьяновича шептало ему, что барон фон Хаффман оказался в родных краях. Неожиданно что-то заныло под ложечкой, какие-то чувства, незнакомые Сухомлинову, но так понятные Адольфу заставили изменить его планы. Вместо того чтобы проехать в стороне от своего родного поместья, не сказав товарищам по путешествию ни слова и пришпорив лошадку, Игнат Севастьянович поскакал к замку. Кеплер проводил его взглядом.
— Куда это он? — спросил Зигфрид.
— Замок у барона в этих краях, — проговорил Кеплер (только ему фон Хаффман поведал историю барона).
— Ну, значит, проведает земли да нас потом догонит.
— Если догонит, — вздохнул Иоганн. — Что-то я опасаюсь за нашего командира.
— А чего опасаться — барон птица вольная.
— Да есть причины, — проговорил верзила, взглянув на Себастьяна. Голштинец пользовался уважением у барона и являлся заместителем во время его отсутствия. — Я вслед за бароном поскачу, как бы чего недоброго не случилось. Мы вас потом догоним. Дня через два-три. Думаю, барон, если все нормально будет, денек-другой предпочтет в замке переночевать.
— Ладно, догоняй приятеля, — проговорил Себастьян.
Кеплер пришпорил коня и поскакал следом за бароном. Настиг он фон Хаффмана у замка. Адольф сидел под деревом и, казалось, смотрел на замок. Кеплер огляделся. Приметил удачное место, откуда, как предполагал Иоганн, было хорошо видно и барона, и дорогу, ведущую к замку, и саму фортификацию. Кеплер никак не мог понять, почему вдруг фон Хаффман остановился у реки. Одумался? Или у него были какие-то другие причины, о которых Иоганн просто не знал. Человек, укутанный в серый плащ, на белоснежной лошадке появился совершенно с другой стороны. По позе, в которой сидел наездник, Кеплер понял, что это женщина.