Черный караван
Шрифт:
23
Не стану затруднять себя рассказом о том, сколько страданий испытали мы за эти два дня. Событий произошло больше, чем можно рассказать, а мучений вынесено столько, что нет сил описать их… Я лежу не вставая уже четвертый день. До сих пор не могу прийти в себя. Все тело точно онемело. В голове гудит. Едва сделаю шаг, голова кружится, и я буквально валюсь с ног: левая нога приморожена, кожа слезла и вся ступня — одна сплошная рана. Чего доброго, отморозил и нос: он прямо как деревянный. Многое мне довелось испытать в жизни, но такой физической
Со мной еще ничего. Вот Артуру совсем было плохо. Левую ногу он отморозил начисто, пальцы, вся ступня распухли и посинели, как кочан гнилой капусты.
Ричард отделался легче, но боли в боку опять возобновились. Аппендицит в наших условиях мог повлечь тяжелые последствия. Я старался успокоить Ричарда, но в душе опасался самого худшего.
Крепче всех оказался Кирсанов. С виду худой, хилый, он проявил исключительную выносливость. А ведь ему пришлось даже тяжелее нашего. Но он ни на что не жаловался и в любую минуту готов был сесть на коня.
Один из двух наших новых спутников, как выяснилось, был каракалпак, другой — хивинец. Как только мы перешли реку, они распрощались с нами, так что по-настоящему мы не успели и поговорить.
Одно меня утешало: мои ноги и руки были свободны от большевистских цепей, дальнейшая дорога была открыта. Мы теперь находились на западном берегу Амударьи, на земле Хивы. Этой страной правили наши люди, кандалы и цепи в этом краю были уделом большевиков. А остановились мы в доме человека, который как огня боялся страшной угрозы, маячившей по ту сторону реки — в доме Мерген-бая. Он еще не знал, кто я. И все же принял нас радушно, освободил для меня одну из своих кибиток. Хорошо, удобно разместил и моих товарищей. Пригласил табиба, сделал все, чтобы облегчить наше тяжелое состояние.
А дни проходили по-прежнему неторопливо. Они не считались ни с твоими мечтаниями, ни с твоими замыслами. Они шли размеренной чередой, подчиняясь лишь своим законам и правилам. Из Бухары я выехал, решив во что бы то ни стало достичь Асхабада к концу ноября. А вот уже и первые недели декабря. Как еще после этого строить какие-то планы?
Ричард поспешно вбежал в дом и, не переводя дыхания, объявил:
— Таксыр! Абдулле очень плохо. Нога болит все сильнее. Табиб говорит: «Если мы сейчас не отрежем ногу, он больше дня не проживет».
— Что-о? — Словно гвоздь вонзился мне в бок. — Отрезать?
— Да.
— А кто собирается резать?
— Он сам… Говорят, лучшего табиба нет во всей округе!
Пришел Кирсанов. Я обратился к нему:
— Если мы отправим Абдуллу в Хиву, разве там не найдется врача?
— Врач-то найдется, но Абдулла до Хивы не доедет. Состояние его очень тяжелое. Если хотите, чтобы он остался жив, безоговорочно принимайте предложение табиба. Потом будет поздно.
— А что говорит сам Абдулла?
— Говорит: «Не дам резать ногу, даже если мне грозит смерть».
Я пошел к Артуру. Он метался от нестерпимой боли. Увидев меня, горько зарыдал. Казалось, в душе он укорял меня: «Ты
Я присел рядом с Артуром и заговорил почти умоляюще:
— Не горячись, Абдулла. Положение серьезное. Болезнь быстро прогрессирует. Гангрена уже подходит к колену. Пока еще есть время — пусть режут.
— Нет, нет! Чем жить калекой, лучше умереть!
— Глупец, что ты плетешь! Быть калекой — не стыдно. Особенно такому смельчаку, как ты!
— Нет, нет! Лучше смерть. Но резать ногу не дам!
Я понял: уговоры на него не подействуют. Что делать? Если принудить силой, всю жизнь будет проклинать меня. А не отрезать — непременно умрет. Вот положение! Да и поможет ли операция, выполненная этими дикарями табибами! Если начнется общее заражение крови — что тогда?
Захватив Ричарда, я вернулся к себе. Вот уж действительно клин клином вышибают. О своих болезнях я вовсе забыл. Думал только об Артуре. Кроме Ричарда, посоветоваться не с кем… Я с надеждой заглянул в его большие, полные печали глаза и спросил:
— Что делать, Ричард?
— Резать! — решительно, ни секунды не колеблясь, ответил Ричард. — Нечего его слушать. Он сейчас обезумел. Не понимает, что жизнь его на волоске.
— Я одного боюсь: можно ли довериться этим невеждам?
— А что же делать? Другого выхода нет. Конечно, лучше бы, если б нашелся настоящий врач. Но где его найдешь?
Действительно, другого выхода не было. Приходилось испытать судьбу. Окончательно решившись, я приказал:
— Ступай скажи: пусть режут!
Вслед за Ричардом я тоже пошел к Артуру, снова начал успокаивать его. Он, конечно, знал, что нелегко мне говорить утешительные слова, понимал также, что положение его опасно. Но все же стоял на своем. Я постарался подействовать на него строгостью:
— Довольно! Не будь ребенком. Я разрешил отнять тебе ногу. Не бойся. Возьми себя в руки. Ничего с тобой не случится!
Вошел какой-то человек, тощий, с реденькой бородкой, и, весело улыбаясь, обратился к Артуру:
— Не бойся, джигит… За свою жизнь я отрезал ноги по меньшей мере полсотне человек. Слава аллаху, пока ни с одним из них ничего не случилось. С тобой тоже ничего не будет. Не предавайся страху. Призывай аллаха!
Редкобородый обратился к окружающим:
— Ну, начнем!
Прежде всего Артуру крепко завязали глаза. Затем его осторожно подняли, переложили на палас и отнесли в соседнюю кибитку. Там уже, оказывается, все было подготовлено. В центре очага дымился котел с кунжутным маслом. Возле котла лежали плоская деревянная тяпка и топор, завернутый в белую тряпку. В кибитке стоял лютый холод: чтобы было светлее, откинули всю верхнюю часть крыши — туйнук.
Редкобородый (все окружающие почтительно называли его «уста» — мастер) снял халат, тельпек и положил их в сторонке. Закатал рукава, вымыл руки с мылом. Потом развязал повязку на больной ноге Артура, прощупал пальцем ногу от лодыжки до бедра. После этого он обратился к своим помощникам.