Черный принц
Шрифт:
– Марта, скажи ему…
Она все же открыла глаза.
Нет лавки и мяса, старуха Макдамон давным-давно померла, а мухи… мухи вечны, небось доводят теперь кого иного. Лицо Ульне темным пятном выделялось на белой подушке. Открытые глаза ее подернулись белесой пленкой, а посиневшие губы шевелились.
– Марта…
– Здесь я, здесь. – Марта мысленно прокляла себя за слабость. Спать она легла… всегда-то была сонлива, ленива и теперь вот… и что делать?
Этого звать?
Или сразу врача?
Или никого
– Я и только, хочешь, его позову?
– Нет. – Ульне дышала сипло, и грудь ее вздымалась, а в горле клекотало. – Не… успеешь… ушел… вернется – скажи… не надо… скажи… я не велела… останови.
– Так разве ж он меня послушает? – Марта держала ту, которая давно стала сестрой, любимой или нет – не столь важно. Привычной. – Потерпи. Сама и скажешь. Сейчас я порошочков намешаю… что?
– Дура.
– Как есть дура, обе мы, Ульне, дуры… только разве ж теперь меняться?
Кажется, она засмеялась.
Хриплый, сиплый, клекочущий смех, которым Ульне захлебывалась, и Марта держала голову ее, гладила изрезанные морщинами щеки, пытаясь сдержать слезы. А когда Ульне затихла, забывшись сном – пусть будет легким, – медленно сползла с кровати. Ушел, стало быть… надолго ли?
На часах – четверть пятого, но за окном светло, и часам веры нет… массивный ключ с длинной цевкой лежал на столике, меж шкатулкой с бусами и старым канделябром. Марта взяла его… и положила на место. Она подошла к шкафу, тронула медные ручки его…
…если этот вернется, то Марте точно не жить.
…но разве она так уж боится смерти? Боится, но… справится со страхом.
Сунув в рот последнее печеньице, Марта вытащила из мотков пряжи ключ, отерла его о не слишком чистую рубаху. Ключ повернулся в замке беззвучно, и дверь открылась.
Жаль, что свеча почти погасла, темноты Марта боялась, пожалуй, больше, чем смерти.
Глава 29
– Спишь? – Губы касаются шеи.
– Сплю.
С ним легко соглашаться, и Кэри жмурится, поворачивается, прижимаясь к мужу.
– Совсем спишь?
– Угу.
В кольце его рук, уткнувшись носом в грудь.
– И не проснешься?
Легкий поцелуй в нос.
– Зачем?
– Просто так. – У Брокка светлые глаза, в которые ей нравится смотреть, смотреться, как в зеркала, только много-много лучше. – Ты знаешь, что ты очень красивая?
– Не знаю.
– Я же тебе только что сказал это?
– Все равно не знаю, скажи еще.
– Моя жена, – он шепчет, оставляя на коже след своих губ, – невероятно красивая женщина.
Смех. И палец на переносице.
– Вот только спать любит… и проспит все на свете.
– Что например?
– Завтрак.
– Я не голодна.
– Совсем-совсем? – Он переворачивается на спину, увлекая Кэри за собой.
– Немного… на тебе неудобно лежать!
– Почему?
И руку перекинул через спину, не позволяя слезть.
– Ты костлявый!
– Неправда.
– Правда. – Впрочем, так удобней его разглядывать… и странное дело, стыда Кэри не испытывает, скорее уж любопытство. – Костлявый и жилистый…
Загоревший на шее, а грудь бледная и с родинками, которые треугольником. И Кэри вычерчивает этот треугольник, от родинке к родинке… бесконечный путь.
– Кэр-р-ри…
И когда Брокк ее имя произносит, то внутри него что-то урчит… или это не от имени, но от голода? Тогда и вправду вставать бы надо, но не хочется.
А ночь закончилась, и Кэри немного страшно, вдруг да утро все изменит?
Он снова отстранится, и тогда…
– Кэри, – Брокк стряхивает ее, но не позволяет упасть, прижимает к кровати, целует в нос, – скажи, что бы я без тебя делал?
– Жил бы…
– …несоблазненным.
Он смеется, и от смеха становится легко-легко.
Ничего не изменится. Это ее муж… и ее дом… и ее жизнь, которая уже навсегда.
– Кэрри. – Он наклоняется, упираясь лбом в лоб. – Кэр-р-ри…
– Что?
– Ничего, просто так… или нельзя?
– Можно, наверное…
И старые часы оживают. Удары их эхом разносятся по дому, отмечая новый час жизни… и наверное, вправду пора вставать.
Хотя бы для завтрака.
– Ты как? – Брокк убирает с ее лица пряди.
– Хорошо.
– Точно?
– Да. – Теплое плечо и теплые же пальцы, несмотря на то что железные. Кэри помнит, насколько они ласковые. И тянется, льнет к руке, которая замирает, словно опасаясь спугнуть.
– Кэри, – он становится серьезен, и значит, все-таки закончилась чудесная ночь, – пожалуйста, не сердись, но после бала я отправлю тебя в Долину.
Сердиться у нее настроения нет.
– И на балу… пожалуйста, держись меня.
– Держусь.
Его и за него.
– Или Одена… он будет. Виттара еще…
– Все будет хорошо.
Опять тревоги, которые его не отпускают, и Кэри борется с ними единственным доступным ей способом, стирая морщины с его лба.
Губы сухие, жесткие.
Мягкие.
А в глазах – солнце, наверное, так не бывает, чтобы солнце в исключительном владении, но у Кэри оно – собственное, единоличного пользования.
– Все будет, – эхом повторяет Брокк.
Будет обязательно.
А дни, пусть и прибавляют по минуте после ночи перелома, все еще коротки. И нынешний тает фисташковым мороженым. Время ощущается остро, и Кэри прячется от него. Завтрак и старые часы, следящие за Кэри круглыми глазами бронзовых сов. Серебряные кольца для салфеток и жесткая накрахмаленная ткань. Скатерть с зимним узором. Пара свечей в гнезде можжевеловых веток. Лента развязалась, легла золотистой дорожкой…