Черный всадник
Шрифт:
— Давно в Сечи?
— Как только закончил Киевскую коллегию, так и махнул за пороги, ясновельможный пан гетман… Вот уже более десятка лет… Правда, с перерывами.
— О, так ты учился в Киевской коллегии? Я тоже там учился…
— Я это знаю, гетман.
— А что ты ещё знаешь про меня?
— То, что и все.
— То, что известно всем, меня мало интересует… А вот про то, что никому не ведомо, кроме тебя да ещё двух-трех особ, я хотел бы дознаться…
— Я не понимаю.
— Не прикидывайся
— Ей-богу, нет!
— С чем прислал тебя Серко в Немиров?
— Я прибыл сам, по собственной воле… На зимовку. Тут моя семья.
— Он приказал убить меня?
— Он ничего не приказывал…
— Так, может, это сделал гетман Самойлович?
— Я ни разу не видал его.
— Откуда ты знаешь Астаматия?
— Я его не знаю.
— Однако ж по приезде в Немиров ты посетил наказного гетмана Астаматия и имел с ним беседу!
— Да, я был у Астаматия, но только потому, что таков приказ вашей ясновельможности — всем прибывающим, а особенно запорожцам, в пятидневный срок лично являться к наказному гетману или немировскому полковнику.
— Ты сидел у него полдня!
— Я перекинулся с ним самое большее двумя десятками слов. С чего бы мне сидеть у него полдня?
— Мне донесли об этом верные люди.
— Выходит, они не верные люди, а брехуны!
Юрась кинул быстрый взгляд на Многогрешного. Тот мигом подбежал.
— Я слушаю, пан гетман.
— Он и раньше это говорил?
— Да, пан гетман… Но он выкручивается!
— Почему ты так думаешь?
— Никто не прибыл в этом году в Немиров на зимовку. Один Семашко… И не может быть, чтобы Серко не воспользовался таким случаем. А потом…
— Ну?
— Он был у Астаматия… Думаю, надо его допросить. Он знает больше, чем говорит. А когда допросим Астаматия, то можно будет сравнить их показания. И, я уверен, кое-что прояснится.
Юрась снова посмотрел на Семашко.
— Ты слыхал?
— Слыхал.
— Что ж, будешь говорить?
— Я сказал правду…
— Гм, ты упрям, как и все запорожцы! — глаза Юрася сверкнули, он крикнул пахолкам: — Возьмите его!
Семашко сопротивлялся, но слабо, потому что не отошёл ещё от тех побоев, которыми угостил его Многогрешный. Пахолки свалили его в снег и стали колотить по подошвам, по голеням, по спине. Многогрешный помогал им. Схватив палку поувесистей, он старался попасть по самым болезненным местам — по щиколоткам, по кистям рук, по голове. Запорожец извивался, как мог, уклоняясь от ударов, которые сыпались на него со всех сторон. Но это не помогало.
— Что ты должен был передать Астаматию от Серко? — спросил Юрась, дав знак пахолкам, чтобы прекратили пытку. — О чем вы говорили?..
— Бог свидетель — я ничего не знаю, — прохрипел Семашко, хватая разбитыми губами снег.
У него было мелькнула мысль наговорить на Астаматия, чтобы спастись, а там пускай Юрась разбирается. Однако он сразу же отогнал её, как гнусную, недостойную. Конечно, Астаматий заслуживает тягчайшего наказания: он вместе с Юрасем сеет зло. И безусловно, оно его самого когда-нибудь постигнет. Но не таким путём нужно с ним расправляться… К тому же Юрась будет требовать все новых и новых показаний и станет вырывать их жесточайшими пытками. Нет, он будет молчать.
— Я ничего не знаю, — ещё раз тихо повторил он и, обессилев, закрыл глаза.
— А что тебя ждёт, если не сознаёшься, тебе известно? — пнул его ногой в бок Многогрешный.
Семашко молчал.
Юрась повёл бровью — пахолки столкнули казака в яму.
— На сегодня хватит, — глухо сказал гетман, зябко потирая руки и втягивая голову в плечи. — Айда обедать! А после обеда примемся за других!
7
Сумрачно и холодно под кирпичными сводами пыточной на Выкотке. В просторном подвале на сырых стенах грязные, ржавые потёки. Под потолком потрескивает сальная свеча, но не может своим слабым светом рассеять тяжёлый мрак подземелья, и от этого по углам становится ещё темнее.
У противоположной от входа стены за небольшим столом сидит, кутаясь в кожух, Юрась Хмельницкий. Перед ним топчан, покрытый кровавыми пятнами, а рядом с топчаном — широкая скамья, на которой лежат принадлежности для пыток: палки, нагайки, верёвки, деревянная бадейка с водой. В бадейке плавает берестяной ковшик.
Возле дверей стоит гетманская свита — Азем-ага, Многогрешный, пахолки. Среди них Младен, Ненко и Якуб, которых Азем-ага вот уже который день не отпускает от себя, приучая к гетманской службе.
Напротив стола, дрожа от холода, переминаются с ноги на ногу наказной гетман Астаматий, полковник Вареница и сотник Берендей. Все босые, раздетые до сорочек, простоволосые. Руки связаны сыромятиной. В глазах смертельная тоска и ужас.
Гетман смотрит на них проницательным взглядом, затем стучит кулаком по столу, кричит:
— Н-ну, паршивые свиньи!.. Гадюки!.. Изменники!.. Рассказывайте!.. Все рассказывайте!
Астаматий, дородный, грузный, широколицый волох, поднял черноволосую голову, посмотрел прямо в глаза Юрасю.
— Что рассказывать, гетман?
— Сам знаешь, предатель!..
— Не знаю.
— Ты хотел выдать меня запорожцам? За сколько? Когда? Как?
Астаматий вздрогнул, услыхав такое обвинение.
— Это наговор, гетман!
— Нет, не наговор!.. О чем ты толковал с глазу на глаз с запорожцем Семашко во время моего отсутствия?