Чертополох
Шрифт:
Но так играл Сидоревич только «на чужие», когда же ему случалось играть на свои, он был неузнаваем, сжимался, уменьшал ставки, подолгу выжидал карту, менял табло и, в большинстве случаев, ограничивался мелким выигрышем в несколько рублей. В таких случаях он улыбался, называл себя «курочкой, которая по зернышку клюет»… и хитрыми, умными глазками посматривал на зарвавшихся игроков.
Вчера в сотый раз оправдалась теория Сидоревича, о том, что пижон, играющий впервые, — проиграть не может. Пятнадцать рублей Никитина, через несколько удачных и смелых
— Подожди, я сейчас, — сказал он Никитину и убежал.
Никитин остался у стола, сжимая в руке свое богатство и растерянно улыбаясь.
— Сделайте игру, — громко предложил банкомет и взглянул на Никитина.
Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, но повинуясь какому-то внутреннему толчку, Никитин поставил все свои деньги.
— Игра сделана, — сказал банкомет и в наступившей тишине с мягким шелестом ложились пестрые карты.
— Комплект! — произнес чей-то радостно возбужденный голос и ничего еще не понимающий Никитин видел, как банкомет жестом досады бросил карты и вытащил из кармана толстый черный бумажник.
— Что ты сделал? Неужели поставил? — спросил подбежавший Сидоревич.
Никитин молча кивнул головой.
— Ловко! Молодчина! Ну, для первого дебюта хватит, баста! Забирай капиталы и пойдем.
Вернувшись в столовую, считали выигрыш.
— Ого! — воскликнул Сидоревич. — Без малого тысяча… Для начала недурно. Впрочем, я знал, что ты выиграешь, — это уже закон природы. А теперь скажи мне спасибо и ссуди мне на несколько дней парочку бумажек… Ладно? — и, не дожидаясь ответа, он вынул из пачки двести рублей, небрежно скомкал бумажки и сунул их в жилетный карман.
— Merci! — сказал Сидоревич и махнул рукой Никанору.
Снова пили. Ели какого-то необыкновенного лангуста. Хорошенькая брюнетка звонко хохотала, чокалась с Никитиным и утверждала, что это именно она принесла ему счастье.
— Правильно! — изрек Сидоревич. — Гони-ка сюда сотнягу, — снова взял деньги из лежащей еще на столе пачки и сунул их в замшевый мешочек Софьи Львовны.
— Теперь спрячь, — добавил он, — а то налетит воронье…
Никитин прятал деньги, смотрел на Софью Львовну и все еще молча улыбался блаженной улыбкой.
Помнится, Сидоревич несколько раз убегал от стола и в эти моменты к Никитину подходили какие-то незнакомые, необыкновенно приличные молодые люди и просили «до завтра» мелкие суммы. Никитин давал, чокался с Софьей Львовной и снова пил, пил…
Здесь воспоминания о вчерашней ночи обрывались и дальше уже все заволакивалось розовым туманом.
Никитин бросил папиросу, сладко потянулся под одеялом и мысль его от воспоминаний перешла уже к проектам.
— Необходимо сейчас же поехать и купить подарок Лиле, — решил он. — Только что же купить? Серьги разве? Милая! — подумал Никитин с внезапным приливом нежности к своей далекой скромной жене. — Я знаю, ей давно уже хочется иметь маленькие бриллиантовые серьги — «росинки», точь-в-точь такие, как у прокурорши… Вот обрадуется-то!
Он вскочил и стал поспешно одеваться.
— Завтра же махну домой, — решил он. — Бог с ним, с Питером, всего не увидишь…
Одевшись, Никитин еще раз пересчитал, улыбаясь, деньги и уже взял в руки шапку, как в дверь номера постучались и на пороге появился Сидоревич.
— Уже? Молодчина!.. — сказал он. — Я думал застать тебя еще в постели после вчерашнего… Ну, тем лучше. Едем.
— Куда? — спросил Никитин.
— Куда? Ловко!.. Как это вам понравится? Сам же вчера пригласил нас завтракать, а теперь спрашивает: куда?
— Разве? — сконфузился Никитин. — Прости, забыл. Очень уж я вчера того… на радости…
— Ну, ладно, едем. Ты поезжай вперед в тот ресторан, где мы вчера обедали, займи кабинет и распорядись, понимаешь? А я следом за тобой, только за Софочкой заверну.
— Как? И она?
— Ну, это уже, действительно, того… — захохотал Сидоревич. — Совсем значит память отшибло. Сам же ты целовал ей ручки и взял с нее слово, что сегодня завтракаем.
— Эх! — поморщился Никитин. — Я уже хотел ехать завтра, а сегодня купить кое-что…
— Успеется, и завтра купишь. Будь спокоен — Гостиный двор не убежит. Бери шапку.
VI
— Такие случаи бывали, — говорил Сидоревич, сидя в санях рядом с румяной от мороза Софьей Львовной. — Паренек он немудрый, но таким-то и везет. Вспомни Куликова, тоже с грошей начал, а теперь видела, какие бриллиантища закатил он своей Маруське?.. Не пройдет номер, — черт с ним, пусть едет к своей благоверной, а в случае чего — дура будешь, если упустишь.
— Размечтался, — улыбнулась Софья Львовна. — Было бы, с чего раздувать; скорей всего, что твой зеленый медикус сегодня же лопнет, как мыльный пузырь.
— Ну, нет. У меня на этот счет нюх безошибочный. Вот вспомни мое слово. Только нас-то, бедненьких, не забудьте…
— Небойсь, напомните, — ответила Софья Львовна и звонко захохотала.
А в это время, пока лакей татарин, жирный, гладкий и розовый, как йоркширский поросенок, сервировал завтрак, зеленый медикус в ожидании Сидоревича ходил из угла в угол по пушистому ковру кабинета, хмурился, покусывал губы и ругал себя тряпкой, пьяницей и даже развратником.
Все еще не мог он стряхнуть с себя утреннюю мечту о скорой милой встрече с темно-серыми «строгими» глазами Лили и неудержимо тянуло его домой в атмосферу чистоты и порядка трезвой трудовой жизни. И почти до физической боли мучило его несоответствие своего настроения с окружающей обстановкой.
Впервые еще бедняга Никитин мучился этой болью и не знал еще иронии жизни, не знал, что самое искреннее раскаяние и самые чистые, трезвые и благородные мысли посещают душу чаще всего на утро после пьяного разгула, острыми зубами грызут совесть до первой новой рюмки и затем испаряются, пропадают бесследно, как трагикомический призрак.