Чертополох
Шрифт:
— Черт с ними и с деньгами-то! — пилил себя Никитин. — Пришли махом и уйдут прахом. И дернула меня нелегкая связаться с этим пьяницей и бездельником. Вчера бы еще мог уехать и теперь бы уже подъезжал…
— Тот же и мы, — сказал Сидоревич, входя в кабинет. — Скучаешь? Распорядился? Ну, разоблачайтесь, драгоценнейшая. Шурка, возьми же хоть муфту у моей дамы…
— Он еще не проснулся, — засмеялась Софья Львовна.
VII
— Рецидивист, — улыбнулся Дернов, здороваясь в читальне с Никитиным. — Опять к нам пожаловали? Слышал о вашем вчерашнем успехе и огорчился. Лучше, если бы судьба с первого же раза дала вам хорошую встрепку.
— Почему?
— А
— О, нет, сегодня в последний раз, а завтра уеду во что бы то ни стало… — протестовал Никитин с искусственной горячностью сомневающегося в себе человека. Ему были и неприятны слова Дернова, и, в то же время, что-то тянуло его к этому человеку, так не походившему на Сидоревича и всех окружающих. И с приливом невольной откровенности он добавил, понизив голос: — Может быть, вы и правы, — пожалуй, я и отравлен уже, но… у меня есть противоядие — служба и жена…
— Почти у каждого из них, — Дернов указал жестом на карточную комнату, — есть и служба, и жена, и семья…
— Да, но… — Никитин слегка покраснел. — Я еще так недавно женат и люблю жену, страшно скучаю…
— Увы, я не хотел бы быть пророком, но и любовь бессильна. Грусть разлуки вы прогоните новыми впечатлениями, жгучим волнением игрока, наконец, вином, а сознание своей вины перед любимой и одинокой женой и муки раскаяния с успехом вытравите угодливыми софизмами, соображениями о том, что добытые игрой деньги еще более скрасят вашу общую жизнь, увеличат благополучие любимой женщины и доставят ей же еще новые, неизведанные радости…
Никитин молча слушал эту спокойную, слегка ироническую тираду и думал: «Он прав, тысячу раз прав: разве не тянуло меня утром к Лили, а теперь я снова здесь».
— Поверьте мне, коллега, — продолжал Дернов. — Яд не в том, что в несколько минут, благодаря случайному капризу Фортуны, вы становитесь обладателем шальных незаработанных денег, не в том, что вчерашний бедняк, считавший копейки, сегодня может швырять, не задумываясь, сотни рублей, но в том, что каждый счастливчик случайную комбинацию карт и свое слепое счастье — приписывает лично себе, своему уму, характеру, знанию игры, своей смелости. Он растет в своих собственных глазах и, что еще хуже, в глазах окружающих по мере своего выигрыша. Вчерашнее абсолютное ничтожество, какой-нибудь полуграмотный приказчик, банковский клерк, или канцелярский чиновник, мечтавший, как о пределе земного счастья, о десятирублевой прибавке к жалованию, завтра уже, с небрежной, скучающей миной на плоском лице ставит на карту сумму, равную его годовому бюджету. Всю жизнь пивший только водку и скверное пиво, завтра он уже разбирается в марках шампанского, морщится, отведав плохо согретый поммар, обвешивается, как старая кокотка, бриллиантовыми кольцами и брелоками, швыряет только что закуренные рублевые гаванны и покупает себе женщину, хотя и продажную, и подержанную, но все же такую, о которой еще вчера не смел и мечтать и до которой ему далеко, как до звезды небесной. Ох! Поистине, можно было бы захлебнуться в этой пошлости, но, к счастью, эти типы недолговечны. Из сотни этих мыльных пузырей, едва ли один сумеет остановиться вовремя, удаляется под сень струй, открывает бакалею, кассу ссуд, или дом терпимости, и доживает свои дни мирно и беспечально, окруженный уважением добродетельных мещан… Большинство же кончает плохо. Лопается с треском, чаще всего с какой-нибудь растратой, или хотя бы с последним комплектом, открытым «на арапа», и, отбившись уже окончательно от трезвой трудовой жизни, становится клубным паразитом, выклянчивающим у выигравших трешки и рублики «на извозчика», ужинающим за счет счастливчика и если еще не шуллерничающим и не ворующим деньги, то только благодаря трусости и полной бесталанности…
В дверях из столовой остановился Сидоревич и махнул рукой Никитину.
— Пойдем, — сказал он, — я составил для тебя стол. Садись и попробуй себя в роли банкомета.
Никитин поднял голову, слегка помялся, с виноватой улыбкой, кивнул своему собеседнику и пошел в карточную.
— Когда придет твоя очередь метать банк, — предупредил Сидоревич, — за себя ставь сколько хочешь, но не забудь поставить красненькую за нас. Понимаешь? Пятерку за Софью Львовну, она просила, и пятерку за меня, я потом отдам.
VIII
Банк у Никитина долго «не завязывался». Он метал уже несколько раз, закладывал различные суммы, требовал новые карты, но все было тщетно, вчерашнее счастье сегодня ему изменяло и все его банки срывались по первой, или второй карте. Деньги его медленно таяли и в бумажнике оставалась уже единственная сторублевка.
Сидоревич несколько раз подходил к столу, молча смотрел на игру своего приятеля, махал разочарованно рукой и отходил с кислой миной.
— Сделайте ромбус, — тихо, почти шепотом, посоветовал Никитину сидевший рядом с ним «на швали» безусый блондинчик, во весь вечер не поставивший ни одного рубля, но внимательно, хотя и платонически следивший за ходом игры.
Никитин взглянул на него с недоумением.
— Когда придешь ваша очередь, вы лишний раз перетасуйте карты. Это называется «ромбус», — пояснил блондинчик. — Часто помогает.
Никитин послушался.
Блондинчик был прав. Банк завязался, Никитин метал, бил карту за картой и на столе перед ним уже лежала плотная горка денег, возраставшая с каждым новым ударом. Никитин метал, как автомат, глядел на деньги, невольно улыбался, пробовал мысленно подсчитать свой банк и сбивался.
Блондинчик суетился, привстал со стула, подвигал к Никитину деньги, давал сдачу партнерам и громко, радостным голосом приглашал:
— Сделайте игру.
Наконец, талия кончилась.
— Баста! — сказал Сидоревич. — Бросай, Саша. Второй такой «иерихонки» не замечешь. Забирай деньги и идем.
Блондинчик опасливо покосился на Сидоревича, но не утерпел, склонился к уху Никитина и шепнул:
— Это я вам посоветовал сделать ромбус, и видите, как кстати… Не можете ли вы мне ссудить до завтра рублей десять… или пять…
Никитин молча подвинул к нему несколько мелких кредиток и встал.
— Идем, идем! — повторил Сидоревич. — Бери деньги, там сосчитаем.
Считать деньги пошли в «комитетскую».
— Подальше от глаз, — пояснил Сидоревич.
Притворил двери и даже спустил портьеру.
— Ну-с, приступим, — сказал он, садясь за стол против Никитина и потирая руки. — Вываливай капиталы, так. Считай сотни, а я всю мелочь…
Выигрыш оказался значительным. Сидоревич вооружился мелком и подвел итог.
— Четыре тысячи шестьсот двадцать… Ну, и везет же тебе. В одну талию и на сравнительно плохом столе — этакую суммию. Молодчага! Ну-с, спрячь четыре тысячи, спрячь, вот так… а из этих я беру себе двести, да столько же для Софочки, на ее долю. Понял? И вот, что…
Сидоревич вынул часы.
— Теперь еще рано. Здесь тоска. Я сегодня свободен — все говорит за то, чтобы махнуть куда-нибудь за город в место злачное. Ты посиди здесь минутку, а я сейчас закажу автомобиль и предупрежу Софочку, пусть она захватит подругу. Сегодня, брат, и я хочу иметь свою даму…
Сидоревич сорвался с места и пошел к дверям.
— А все-таки ты, Шурка, свинья! — сказал он, обернувшись. — Я тебя и сюда затащил насильно, почти на аркане, и играть уговорил, и все… Ты с грошей сделал этакую уйму денег, а мне хоть бы спасибо сказал… Ну, ладно, с тебя сегодня угощение…