Червонные сабли
Шрифт:
Потом появились ребята постарше. Их вела за собой Тонька и на ходу клялась:
– Чтоб мне провалиться! Своими глазами видела: ...левольверт спереди, а на голове тюльпаны. И сам смеется...
– Сейчас разберемся, - говорил мальчишка-инвалид, бойко переставляя колченогий костыль.
– Икону возьмите, - посоветовал Илюха, - сатана иконы боится.
– Мой костыль лучше всякой иконы, - отвечал Уча, приближаясь к всаднику.
– А ну, говори, кто такой?
Буденновец с улыбкой смотрел на подходившего гречонка Учу. Неужели и он не узнает?
– Постойте... Да это же Ленька.
– Уча обернулся к своим и воскликнул: - Пацаны, это Ленька!.. Здорово, нечистая сила! Откуда ты взялся?
– С неба, - пошутил Ленька и, наклонившись с лошади, пожал руку товарищу.
Тонька глядела издали и не верила. Неужели на самом деле это Ленька Устинов - белобрысый мальчишки, что когда-то хотел украсть ее, отнести в мешке на берег речки Кальмиус, там обвенчаться и жить в шалаше?
Тонька сделала два неуверенных шага и, все еще сомневаясь, спросила:
– Леня, неужели ты?
– Я.
– Тебя же убили.
– Как видишь, живой, - весело сказал Ленька, потом задумался и добавил с грустью: - Это Вася наш; убитый. Нема его больше на свете...
– И Ленька потянул с головы буденовку.
Ребята тоже обнажили головы.
– Скажите, хлопцы, - спросил Ленька, - чи живы Анасим Иванович и тетя Матрена?
Мальчишки загалдели, а Уча ответил за всех:
– Анисима Ивановича замучили беляки: привязали веревкой до брички и волокли по улице. Тетя Матрена кое-как пережила зиму, а потом заперла хату и уехала в Мариуполь: кто-то сказал ей, что видели Анисима Ивановича в тюрьме. Уже месяц, как ее нема, землянка пустая стоит.
Подошел брат Тоньки Абдулка и спросил:
– Леня, а меня не узнаешь?
– Узнаю, Здорово, Абдулка.
– А нам сказали, что ты вместе с Васькой погиб и что ваша могилка в степу за Кальмиусом. Мы за ней смотрам, обкапываем, цветы посадили...
Ленька тронул коня, и толпа ребятишек устремилась за ним. Самые маленькие, забегая вперед, кричали под яростный лай собак:
– Выходите! Ленька с того света вернулся!
Возле землянки с крохотным оконцем буденновец остановил коня, спрыгнул на землю и, придерживая увесистый маузер, как придерживают кавалеристы шашку, вошел в тесный дворик. Ребята с улицы прильнули к щелям, смотрели, что будет дальше.
Совсем вросла в землю саманная хибарка, та, что приютила когда-то Леньку. Его отца белые сожгли в коксовой печи, мать зарубили. Остался он один-одинешенек, и тогда взял его к себе Анисим Иванович - Васькин отец. Стали они с Васькой жить вместе, как два брата: спали на одном пиджаке, другим укрывались...
С болью и нежностью оглядывал Ленька знакомый дворик: когда-то вот здесь они играли с Васькой в патроны... Покосилась от старости печная труба. Ленька открыл дверь землянки, и на него пахнуло сыростью и «пустотой.
Когда Ленька снова вышел за калитку, ребята с сочувствием глядели на него. Абдулка и Уча услужливо держали под уздцы лошадь. Тонька гладила бархатистую теплую морду коня. Буланый перебирал губами и нюхал ее ладонь - искал хлеб. Ленька взял поводья и сел на коня. Ребята почтительно отошли в сторонку.
– Поехали, Валетка, - сказал он и погладил ладонью шею лошади.
– Трогай вперед, поглядим, где там наша могилка.
Ехал не спеша, чтобы ребята не отставали. Разговор не прерывался, перескакивая с одного на другое.
– Лень, твоего коня Валеткой зовут?
– Это я назвал в честь Васькиной лошади. Помните, были у него Валетка и Стрепет, что сгорели под землей?
– Выходит, как будто Валетка живой остался.
– Живой, - с гордостью проговорил Ленька и снова ласково, потрепал коня по лоснящейся шее.
– Значит, ты в кавалерии служишь?
– В Первой Конной... Только пока я в лазарете лежал, моя армия ушла на Западный фронт...
– В лазарете лежал? Ранетый?
– с испугом спросила Тонька.
– Так точно, ваша благородия, - пошутил буденновец, глядя на нее с коня, как с неба.
– Кто ж тебя ранил?
Улыбка сошла с лица Леньки.
– На войне разве знаешь, кто тебя ранит?.. Только на этот раз ты права, Тоня, есть человек виноватый.
– Кто?
– Кадета Шатохина, помещичьего сына, помните?
– Еще бы не помнить, гада, - сказал Уча.
– И я его, хлопцы, не забуду, - сказал Ленька, - долго буду помнить.
– Почему, Леня, что он тебе сделал?
– Расстреливал... Собственной рукой...
– Не ври, - прошептал пораженный Уча.
– Правду говорю.
– Как же это?
– После расскажу. Сперва хочу Васькину могилу поглядеть. Ведь он у меня на руках умирал...
– Выходит, Ваську убили, а тебя нет?
– недоверчиво хмыкнул Илюха.
Он шел со всеми вместе, но держался подальше: кто знает, а вдруг в самом деле Ленька не Ленька, а нечистая сила? Не зря тюльпанами шапку украсил: маскируется...
– Забыл кадет, как мы его войску расколошматили?
– продолжал между тем Уча.
– Помнишь, как Васька его за ногу с лошади стащил?
– И шашку генеральскую отняли, - засмеялся Абдулка.
Под горой показалась петлистая речка Кальмиус, мелкая, синяя, до последней камышинки родная. Она тоже была подругой детства, текла в зеленых берегах, и точно не вода струилась в ней, а кровь и сиротские Ленькины слезы...
– Вон твоя могилка, видишь?
– Илюха указал на другой берег, за речкой.
– Сейчас поглядим...
Валетка, прежде чем переходить вброд, недоверчиво понюхал воду, осторожно ступил передней ногой в прибрежные камыши и тогда только вошел в речку. На середине Ленька отпустил повод, давая коню напиться. Ребятишки обступили Валетку и смотрели, как он пьет, раздувая ноздрями круги на воде. Когда конь поднимал голову, с бархатных губ падали в воду капельки.