Червоточина
Шрифт:
– Ты только глянь!..
Она посмотрела в зеркало и не смогла сдержать улыбки: обе в похожих махровых халатах, с мокрыми, обвязанными полотенцами головами, они стали похожи на сестер. А если учесть, что у них были теперь и общая беда, и одна на двоих любовь, даже имя – и то было общим, то, пожалуй, они стали не просто сестрами, даже не близнецами, а будто одним человеком, только представленным в двух ипостасях, словно для столь широкой натуры в одном теле попросту не хватило места.
Обнявшись, они прошли на кухню и сели пить горячий чай. Удивительно, но Зоя Валерьевна не чувствовала больше съедающей ее изнутри беспросветной тревоги за мужа и сына. Теперь она верила, что все будет хорошо. Но беспокойство за них, конечно же, оставалось.
– Ох, этот дождь, – помотала она головой. – Не дал к тебе сходить. Так хотелось, чтобы ты погадала!..
– А зачем идти для этого ко мне? – улыбнулась Зоя и отхлебнула из чашки. – Карты у меня с собой.
– И ты молчишь?! – подскочила Зоя Валерьевна. – Неси же, неси их скорей!
– Погоди, дай чай-то допить, – рассмеялась ее «вторая ипостась». – Гадание – вещь серьезная. – И она стала усиленно дуть на чай, будто специально оттягивая время.
– Ну, ты и вредина! – воскликнула Зоя Валерьевна. – Больше не буду тебя чаем по…
Она не успела договорить, поскольку Зоя резко, едва не разбив, поставила чашку, расплескав по столу чай, подскочила и метнулась в прихожую.
– Ты… чего?.. – поднялась за ней следом Зоя Валерьевна. Мысль о том, что Зоя на что-то обиделась, она отмела сразу, теперь она это умела. Значит, что-то случилось. Но с кем, с Геной или…
– Соня… – пробормотала подруга, трясущимися руками доставая из сумочки карты. – Я вдруг так хорошо почувствовала Соню, так близко… – Зоя достала наконец обернутую в черный платок колоду и просительно посмотрела на Зою Валерьевну: – Я пойду в комнату, а ты подожди здесь, ладно? Мне нужно сосредоточиться, я и так, вон, что-то… – вытянула она подрагивающую ладонь.
– Да конечно, конечно, Зоюшка, – замахала на нее Зоя Валерьевна, – ты иди, гадай, я подожду.
Зоя ушла в комнату, закрыв за собой дверь. А Зоя Валерьевна вернулась на кухню и налила еще чаю. Но пить не смогла – все мысли ее были там, с Зоей. Что же она почувствовала? Почему сказала, что Соня близко? Может, она вернулась? А может… Может, и Коля вернулся? Может, Гене с Игорем и впрямь удалось их спасти?
Зоя Валерьевна подскочила и побежала в прихожую за мобильником. Лихорадочно стала тыкать в кнопки, выбирая номер сына… Увы, «аппарат вызываемого абонента» по-прежнему был недоступен.
Зато резко вдруг распахнулась дверь комнаты. В проеме стояла бледная Зоя. Полотенце свалилось с ее головы, и влажные, разметавшиеся огненными космами волосы казались тревожным сигнальным костром. Ее голос пропал. Зоя Валерьевна скорее прочла по губам, чем услышала:
– Соня едет домой!..
4
В звуках мотора Соне слышалась радость. Наверное, маршрутке надоело стоять на пустынной дороге жутковатого мира, вот она и спешила скорее убраться отсюда прочь, выводя урчащим двигателем торжествующие нотки.
Самой же Соне было вовсе не радостно. Казалось бы, все, приключения кончились, она едет домой, скоро увидится с мамой… Но почему-то само понятие «дом» для нее теперь утратило прежний смысл. Соня мысленно пережевывала: «Домой, домой, домой…», но вкуса этого сладкого некогда слова вовсе не чувствовала. Об одной из причин этой метаморфозы ей страшно было думать. Даже самой себе не хотелось признаваться, что ее пугает… именно встреча с мамой! То, что та увидела и услышала во время «сеанса связи», то, как и что сказала ей сама Соня, было ужасным, отвратительным, гадким. Как же она будет смотреть маме в глаза?
А еще… Еще она знала, что ей теперь будет не мил никакой дом, если в нем не окажется Ничи. Теперь можно было не сомневаться, что она любит его. По-настоящему любит. Именно так, как она всю жизнь мечтала любить. И Нича тоже любит ее, теперь она была уверена в этом. Как он сказал ей при расставании? «Я буду всегда любить тебя».
Стоило лишь подумать об этом, как горько-сладкая волна поднялась от живота к горлу и застряла там упругим комком. Соне стало физически трудно дышать, лобовое стекло подернулось влажным маревом. Она машинально включила «дворники», но от этого лучше видно не стало. Только почувствовав, как по щекам катятся слезы, она поняла, что дело не в стекле.
Соня проморгалась и откашлялась. «Дворники» продолжали скрипеть по сухому стеклу. От этого звука по коже бежали мурашки. Она с трудом поборола желание бросить руль и заткнуть уши. Вовремя вспомнила, что сама же их включила и дернула рычажок столь резко, что чуть его не отломила. «Дворники» скрипнули еще раз и замерли. Мотор продолжал тянуть бравурную бесконечную песню. Соне показалось, что она едет на этой машине всю жизнь, что все остальное было лишь картинками, что она крутила эту баранку всегда.
Всегда… Любить всегда… «Я буду всегда любить тебя». Нет-нет, в ее жизни появилось нечто более основательное, чем эта жизнерадостная оранжевая маршрутка. У нее появилась любовь. Настоящая. Вечная. Нет, не то… Вечность здесь тоже бледнеет. Она всего лишь замкнутый цикл программы. А для любви нет понятия времени. Для нее не придумать программного кода. Любовь выше всего этого. Потому-то за нее и приходится платить столь высокую цену. Все настоящее стоит дорого. Но разве можно пожалеть хоть что-нибудь в жизни ради того, чтобы услышать шепот любимого: «Я буду всегда любить тебя»? Нет! Для этого не жаль ничего. Как ни избито, ни банально это звучит, но ради настоящей любви не жаль и самой жизни. Потому что любовь дороже. Потому что жизнь без любви – дешевка, пустышка. Программный код двоечника-недоучки. Хотя… А откуда взялась в этой программе любовь? Не мог ее написать Студент, никак не мог! И никто не мог. Что-то было с этим миром не так. Не так, как думалось раньше, но и не так, как представлялось после. Или хитрит Студент, или он сам многого не знает.
И вот еще что. Не нужно ей никуда ехать. Чем дальше она уезжает от Ничи, тем сильнее удаляется от дома. Так зачем же совершать очевидную глупость?
Соня убрала ногу с педали газа и собралась тормозить, но увидела вдруг, что и так уже никуда не едет. Мотор автобуса продолжал урчать, под капот бежала полоса асфальта, за окнами по-прежнему мелькали деревья, только серая полоса не была больше дорогой – скорее, гигантской беговой дорожкой, сомкнутой в кольцо, и деревья были одними и теми же, будто слева и справа от нее крутились два огромных барабана, на боках которых очень мастерски и были нарисованы эти деревья. А между дорожной полосой и одним из «барабанов», всего метрах в трех от маршрутки, стоял человек – белобрысый, розовощекий парень в джинсах, клетчатой рубахе навыпуск и распахнутой кожаной жилетке. Он был в наушниках и мотал головой в такт неслышимой музыке. Увидев, что Соня его заметила, парень улыбнулся, повесил наушники на шею и помахал ей рукой.