Честь Афродиты
Шрифт:
– Нет. Он длинный, как я наверное, высокий, но худой, лицо ехидное такое, и в плаще, и автомат… около сорока лет или тридцати, я не разглядел. Подствольник был пустой, точно, я видел. Нашёл глазами кого-то и начал стрелять.
– Прицельно?
– Нет, с руки… В нашу сторону. Прямо по головам. Его не нашли?
– Нет пока. Но найдём. Всё оцеплено.
В этом я не сомневался, потому что очень хотелось увидеть этого в наручниках, посмотреть, как он тогда будет нам улыбаться…
– А он улыбался?
– Да, криво так, с усмешкой, когда увидел… Евгения Васильевича, наверное… И начал стрелять… Убил, гад, прямо в… – У меня перехватил дыхание…
– Та-ак, понятно.
– Только спокойнее, пожалуйста, спокойнее, не волнуйтесь. Всё уже хорошо. Всё под контролем. А больше вы ничего
– У меня голова болит.
– Это понятно. Потерпите. Ещё немножко.
– А вы сможете помочь нам составить фоторобот преступника? – Официальным тоном спросила девушка в милицейской форме с погонами старшего лейтенанта. – Вы его хорошо, говорите, видели, лицом ко входу сидели.
– А куда эта машина поехала, куда? – заволновался я, когда очередная машина скорой помощи тронулась с места.
Мне не ответили, но за их спинами, в мою сторону, вновь возникли объективы телекамер с красными глазками, а перед лицом закачались микрофоны на длинных штативах…
– Куда, куда? Ну-ка уберите. Вон отсюда все, вон…
Некоторое короткое время оперативники отгоняли телевизионщиков, а девушка, старший лейтенант, за рукав затянула меня в машину. Спецфургон с оборудованием. Усадив на сиденье, она рядом, приказала оператору, тоже в милицейской форме, но просто лейтенанту, сидящему перед монитором компьютера, и ещё какими-то электронным оборудованием, этажеркой выстроившимся на стене машины, со слов очевидца составить фоторобот.
Но я не мог спокойно сидеть, как на иголках вертелся, не мог сосредоточиться, мне необходимо было узнать куда повезут дядю Гришу, куда? Лейтенантша поняла…
– Вы настройтесь, вспомните лицо и все детали преступника, – человеческим уже голосом сказала она, – а я не буду мешать, выясню куда пострадавших повезут. – И девушка милиционер вышла, закрыв за собой дверь фургона.
Она вернулась раньше, чем мы с оператором закончили портрет.
Дядю Гришу увезли аж в Вешняки… В тринадцатую городскую… Такую даль. Но зато ближе к моему дому… Это хорошо. Естественно, я нашёл. Сразу же. Хотя чувствовал себя неважно, слегка голова кружилась, но это мелочи, по сравнении с теми, кого в морг увезли, Евгения Васильевича, например. Такой ужас накатывает, как представлю его… лицо, – ужас смерти! – и запах! – мне уже плохо, кровь везде, липкая, скользкая… дядю Гришу, толстого мужика – беднягу! – его соседа… ужасный день, ужасный… «нырнул» в метро, потом и на маршрутке. Доехал, дошёл, нашёл. Через «справочную» установил и корпус, и номер палаты… Ну вот, удачный день, тьфу, тьфу, если можно так сказать, мне повезло, в больницах врачи смотрят телевизионные новостные программы, особенно рубрику происшествий, видимо. Меня узнали, возможно и по «заплате» на голове, пропустили к моему напарнику в палату, но на десять минут, сказали, не больше. «Конечно!» – ответил я, зная, где десять, там и двадцать, где двадцать, там и… пока не выгонят. Обул синие мешки на туфли, на плечи халат и пошёл…
А больница какая – ё-моё! – раз в сто больше нашей казармы, а этажей там… я не считал, торопился. Мне на четвёртый… А коридоры какие… как беговые дорожки на стадионе, только на роликах по ним… Но запах там, как бы это поточнее сказать, неприятно-настораживающий, не здоровый. А вот палата дяди Гришина мне понравилась. Большая, светлая, чистая. Вся в приборах. Какие-то жужжат, другие подмигивают. Цифирки разные высвечивают… Серьёзно всё, загранично по-взрослому. На кнопочках, на лампочках. Правда и здесь пахло чем-то противно сугубо медицинским, даже острее чем в коридорах, вроде новокаином, я в этом не разбираюсь, а может и другим чем, йодом, спиртом – больницей.
Дядя Гриша встретил меня улыбкой. Правое ухо у него было смешно забинтовано. Словно снежный нарост сбоку прилип. И пальцы правой руки в бинтах… Но улыбается. Даже весел был, поднялся навстречу. Выглядел почти так же. В больничную одежду его ещё не переодели. Она стопкой лежала на краешке кровати. Мы обнялись, будто сто лет не виделись… Кроме него в палате лежали ещё два человека. Но он лучше всех выглядел. На нём меньше бинтов было, лицо не желтизной отсвечивало, а улыбкой. Говорил он тихо. Это от потери крови, наверное, подумал
– Волька-Волька, как хорошо, что ты живой, а вот Виктора… – мгновенно поник дядя Гриша. – Погиб мой друг, погиб. Лучший! Простить не могу. – В глазах блестели слёзы, я его таким ещё не видел, он словно на сто лет постарел, мне стало жаль его, я его обнял, он глухо говорил мне куда-то в плечо. – Не представляю, что говорить Наташе и его дочерти. Он же… Они же… Как они теперь? Это я виноват, я, что пошёл на встречу…
– Дядь Гриша, дядь Гриша, не переживай, не поможет. – Я его легонько встряхнул, чтобы пришёл в себя, не переживал так сильно. – Это же не наш хвост был. Не наш! Я видел. Мотоциклиста я хорошо в метро запомнил, он моложе был, не такой. Я же их обоих видел. Я и фоторобот этого помог… Ты не при чём. Он случайно, наверное… Стрелял другой…
Дядя Гриша переступил с ноги на ногу, горько вздохнул, украдкой смахнул слёзы, шмыгнул носом, твёрдо заявил:
– Убить должны были меня. Понимаешь? Меня! Я вас всех подставил. Старый дурак. Не прощу себе. Никогда не прощу. И тебя подставил. Всех вас… И Виктор… какой мужик был хороший, товарищ, следователь какой… Из-за меня погиб, из-за меня. – Григорий Михайлович говорил тяжело, твёрдо, зло, на нервах, с душевным надрывом. – Потому что я обозначился. Я же сказал Сергею Бадаевичу кто я, вот он… и заказал. Но подстраховался, сволочь, я не подумал, да и Виктор не новичок был, тоже наверное… оторвался был… Понимаешь, Волька, когда я увидел лицо Виктора, ещё там, за столом, когда он, теперь я понимаю, почему он меня толкнул, от пули он меня уводил, он первым увидел убийцу, и толкнул меня, я стал оборачиваться назад и не успел, раздались выстрелы. Я не почувствовал боли, только чуть обожгло, я ещё на Виктора смотрел, не понимал, и всё видел… его лицо… в которое пули попали… Витя, Витя… Они мне предназначались… И тебя задело.
– Да меня это ерунда, дядь Гриша, плюнуть и забыть, а вот тебе нужно срочно отсюда съезжать. Сроч-но! – уверенно заявил я.
– И ты так думаешь? – с тревогой глянул на меня Григорий Михайлович…
– Уверен! – это я повторил твёрдо, но механически.
Много разных кинофильмов зарубежных потому что видел, как бандиты приходили добивать своих беспомощных раненых подельников или конкурентов, или даже полицейских. Обычно ночью. В образе санитаров. Здорово у них получалось. Стоп! Тут я вдруг вспомнил! Совсем же недавно, именно со мной подобное во-Владивостоке происходило, в санатории. И месяца не прошло. Я там роль приманки для киллера выполнял, дядь Гриша с Марго придумали. Меня же там чуть… Нет-нет, это не я в койке лежал. Манекен из халатов и одеял. Я за дверью стоял. Ждал. С дядей Гришей. И у нас всё получилось. Меня так перетрясло, там, за дверью с непривычки. Ужас! Дядя Гриша его скрутил, и я потом навалился… Чисто у нас получилось, на месте взяли, с вещдоком… Не пикнул, гад.
– И я так думаю. Меня в живых не оставят. Нам нужно…
Что именно нам нужно, и как мы ловко и профессионально исчезнем из больницы придумать мы не успели, вернее разработать не успели, вдали послышались торопливые гулкие шаги, по стуку каблуков явно женские. Похоже не вражеские, в смысле бандитские, потому что шаги не прятались, а наоборот, значит, врачихинские или докторские, или как тут правильнее сказать. Дядя Гриша тоже насторожился, здоровое ухо на звук шагов нацелил, а я понял, мне нужно быстро линять, в смысле прятаться, иначе меня сейчас точно отсюда выгонят. А мне нельзя. Мы ещё план не разработали, не осуществили. Заметался в поисках ниши или шкафа, они по стенам были, я – шёл, видел, но они все были почему-то закрыты и даже опечатаны, потому я и не успел спрятаться, как из бокового коридора вышла… Сначала я подумал, что доктор, потому что в халате была, но в руках у неё была банальная сумка, и… Коридор был длинным… в конце яркое пятно окна… она шла в размытом контровом свете, и я не сразу узнал свою мать, а дядя Гриша узнал… Он вроде даже потянулся к ней, спрятав руку за спину, шею вытянул, расцвёл праздничной улыбкой… Тут и я узнал: это мама, она, собственной персоной. Хмм… Откуда узнала? Это раз. Во-вторых, сейчас точно ругать меня… нас… будет… точно.