Честь Афродиты
Шрифт:
– Мам, а почему ты за Пастухова замуж не выйдешь? – Отвлекая, громко спросил я, удачно переводя стрелки разговора в инопланетное русло, я в этот момент пытался безуспешно затереть чёткий след утюга. Действительно, а почему нет, интересный вопрос. По-крайней мере мать замолчала про горелый запах, задумалась, сбита с толку была.
– А ты бы хотел? – Через паузу, послышался её осторожный, наполненный гаммой тревожных, вопросительных ноток голос.
– Чего хотел? – переспросил я, потому что забыл уже про свой отвлекающий манёвр, потому что пятно не исчезло, а даже лучше вроде проявилось. Вот зараза!
– Ну, чтобы мы с дядей Гришей… гха-гхыммм… это…
– А, с Пастуховым? – переспросил я, хорошо
– Да, с Григорием Михайловичем.
– С Пастуховым, естественно! – уверенно заявил я.
– А он не хочет, – вновь через паузу, с заметной грустью ответила мать.
Не заявление, тон её меня зацепил, насторожил даже, нет, удивил: беспросветная, тёмная женская грусть… Я встал на пороге её комнаты.
– Не понял! – Прогудел я, опираясь руками на косяки двери. Так обычно старики в армии с салабонами, я помню, разговаривают, вернее, начинают разговор. Мать вскинула брови, и устало, нет, не устало, обречённо как-то, мягко, по-женски, словно извиняясь, развела руками в стороны, пожала плечами.
– Он не хочет. Говорит, что не может подставлять ни меня, ни тебя.
– Как это? – Я уставился на неё с безмерным удивлением. Действительно было не понятно. Так не могло быть. Я видел его отношение к матери. Видел и слышал, как она с ним разговаривала. Замечал. Я же не глухой, я отличаю голубиное воркование от рычания собаки. Здесь было взаимное воркование, и с её стороны, и с его. Я замечал такие моменты, видел их лица, глаза, когда заставал их на кухне. На нашей кухне, между прочим, когда они чай вместе пили. А когда я в армии был, я не знаю, и догадываться не хочу, чем они ещё могли там заниматься, когда не на кухне были. Я и не возражаю. Да и сыном он меня в разные моменты часто называет. Даже опекает. И раньше и теперь, когда мы – напарники… частные сыщики, то есть. Как это? – Он что, понимаешь… – Недовольным тоном спросил я. На меня обида за мать накатила, как та вырванная взрывом дверь во Владивостоке. Даже злость…
– Он же милиционер, сынок, пусть и бывший, у него разные враги есть, из этих, его… спецконтингентов… – Последнее мать произнесла с запинкой, – и других каких.
– И что? – Тупо переспросил я, хотя понимал, даже согласен с этим обстоятельством был, что жена и семья, например, того же дяди Жени, расстрелянного Евгения Васильевича Забродина, если взять, заложниками запросто могут быть в «плохих» руках.
– Боится он за нас, за меня. – Опуская руки на колени, примирительно заключила она.
– Не надо за нас бояться! – Уверенно заявил я, выпрямляясь во весь рост. Кстати, заметил, так где-то, кажется, Диоген упирался головой в днище бочки, я читал, как я сейчас в верхний косяк двери. Вырос. Совсем подрос. – И за тебя тоже пусть не беспокоится. Я с ним поговорю. – Грозно пообещал я, распрямляя грудь.
– Нет-нет, только не это. Не надо. Мы сами. – Испугалась мама.
– Вот, правильно. Давно бы так. – Легко согласился я, потому что не представлял себе, как это я буду с дядей Гришей говорить на интимную для них тему, я же не умею. У меня даже слов таких никаких нет.
– Сынок, а как у тебя дела с этой… – Ууу, я сразу угадал, сейчас мама спросит про Леру или про Марго, заранее скривился… – с твоей фирмой «Решаю дела»?
Фух, этого я не ожидал.
– Мама, фирма моя называется не «Решаю дела», а «Решаю проблемы». – С нажимом, многозначительно поправил я и, возвращаясь к гладильной доске, уточнил. – Разница большая. – Хотя, на самом деле разницы никакой я не видел. Одна головная боль. И вообще, я же решил, с такой работой пора завязывать. За последний месяц, меня с моим напарником через такие жернова пропустили, ни в сказке сказать,
– Мам, а тебе внуки нужны? – Складывая брюки, опять неожиданно для себя, очень бодро, в расчёте на её слух, спросил я. И прикусил язык. Не потому, что громко спросил, Нет-нет, я, в принципе, этого не хотел. Никаких предпосылок потому что для этого не было, я не видел. Оно само собой как-то выскочило. И чего она всполошилась? Я же так просто спросил, чтобы разговор поддержать.
Мать мгновенно возникла в дверях. Во все глаза смотрела на меня. Глаза большие, на лице недоверчивая счастливая улыбка и руки у горла.
– Нужны! – быстро ответила она. – А что такое? Когда? Кто она? Волька, ты скрывал… Не томи…
Я чуть штаны из рук не выронил. Нн-нуу… Не ожидал такой реакции… Даже напугался. Я же просто так сказал… Но нашёлся. Здорово ответил! Классно! Убойно!
– А не женишься на дяде Грише, не будет тебе внуков. – Ответил я.
Мать разочарованно выдохнула.
– Волька, ты меня убил… а я-то уж было… Кстати, женщины не женятся, а замуж выходят, к твоему сведению. Пора бы различать, – заметила она, будто щёлкнула по носу.
Я замечание проглотил, но не оплошал.
– Мам, именно это я и имел ввиду. – Даже пригрозил при этом. – В общем, тебе решать. – И задумался, в каких штанах мне идти. Я Лере обещал прогуляться по городу. Тогда ещё пообещал, когда посуду полотенцем вытирал, стулья убирал, стол… Решил, что ей необходимо отвлечься.
Мне её было жаль. Действительно, по-взрослому. В таком возрасте и такие потрясения человеку, ещё школьнице, в принципе! Врагу не пожелаешь… Ле-ера… Лерочка… И так удивился, когда она, расставляя посуду, сказала мне, что завтра у неё две пары. «Какие пары?», механически переспросил я. «В академии, – пустым голосом ответила она. – Я на дневном учусь… училась, – так же равнодушно поправила она. – Теперь придётся переводиться. Работать пойду. Маме помогать надо».
У меня наверное лицо вытянулось, я это по натянутым щекам своим отметил, поймал себя на этом, рот закрыл. Незаметно оглядел её. Ты смотри… Я думал она в классе девятом учится, десятом… В балетную студию ходит или на «фортепианах» учится играть… А она – тоненькая, маленькая-пушистая – ребёнок ещё, нос чуть курносый, волосы светлые и с косичкой, а уже в академии учится!.. Замуж, значит, скоро девушке пора… если в академии. И почему-то примерил к себе, в эти, в жёны… Тьфу, мысли мои придурки, перепуталось всё: не в жёны, а женой, жену, женом… Ну… зав-вал! Вообще чёрте что теперь получилось – женом! ха! – даже язык запутался, полный отпад. Короче… А она ничего, если только горе с лица стереть… Нет, опять не правильно подумал. Не «с лица», лицо – зеркало души, а «с души» нужно стереть… Хотя, опять не то, такое горе никаким известным средством не вывести, оно навсегда. Это уж как… Не дай бог! Стоп. Есть средство. Есть, я знаю. Ей нужно проветриться, подышать свежим воздухом. На своего человека опереться, в смысле поговорить… Со мной, например. А почему нет? На меня не только опереться можно, я и на руках могу кого угодно носить… Её, например. А почему нет? Глаза мне её нравятся, фигурка тоже, руки… и что-то такое нежное я к ней испытываю, дружеское. Мысли сами собой к ней возвращаются. Удивительно. Как «плюс» к «минусу». Так бы взял её и… Прижал-прижал, сильно-сильно… Чтобы она улыбнулась… Кстати, а какая у неё улыбка? Я её ещё не видел, даже не представляю. Вернее, представляю, очень даже хорошо представляю, улыбка ей идёт, потому что очень хочу её увидеть. Наверное она у неё… Действительно, а какая она у неё, интересно.