Честь воеводы. Алексей Басманов

Антонов Александр Ильич

— Свет мой, — обратился Иван к царице Марии, — иди и защити своих сродников. Никто не смеет нарушить твою волю и желание.

Мария лишь кивнула Ивану и ушла к своим сродникам. А митрополит зашёл в алтарь и послал священника и двух дюжих дьячков-алтарников вывести магометан из храма.

— Скажите им, что агарянам [34] нет места в Христовом храме, — наказал Филипп.

Священник и дьячки-алтарники поспешили выполнить волю митрополита. Со словами: «Нет места агарянам в храме!» — они стали выпроваживать иноверцев из церкви. И царица Мария закричала:

34

Агаряне —

потомки Агары, рабыни Авраама, от её сына Измаила; то же, что измаильтяне или арабы; русские считали агарянами всех мусульман, в том числе и татар.

— Царь-батюшка, на помощь! Братцев избивают!

Литургия нарушилась. Ещё пел на клиросах хор, но в храме все всполошились. Грозный поспешил на помощь царице. Опричники навалились на священника и дьячков, потащили их из храма. Слышались крики: «Бей их, бей!» Иван Грозный взял за руки царицу Марию и в окружении опричных бояр и князей покинул церковь. На паперти он сказал Василию Грязному:

— Приведи ко мне митрополита.

— Исполню, — ответил боярин, побежал в храм, влетел на амвон, схватил Филиппа за рукав священной одежды и с криком: «Иди, злочинец, на расправу!» — потянул его из храма.

Филипп не уступал Грязному в силе, легко освободился от его руки.

— Анафема, изыди! — гневно произнёс он и вышел на паперть.

Иван Грозный ждал Филиппа. При его появлении он обвёл рукой царедворцев, среди которых на сей раз не было Алексея Басманова, и сказал:

— Вот свидетели твоих клятвопреступлений. Трижды ты нарушил клятву не вмешиваться в домовый обиход царя и дела опричнины. Ноне ты обидел царицу. То смывается только кровью. Да будешь судим! — И, не дав митрополиту обличить даря в кощунстве и осквернении храма, покинул двор обители, сел с царицей в колымагу и уехал.

Митрополит долго стоял на паперти в окружении обитательниц монастыря и чувствовал, как в груди у него разливается холод. Он знал, что не единожды нарушил клятвенную запись и делал сие с ответственностью, потому как пастырь церкви не мог терпеть дикие бесчинства царя. Но Филипп ещё надеялся, что царь образумится, забудет о неугодной россиянам крестной записи. Теперь стало очевидно, что царь не отступился от неё и не во гневе, когда терял рассудок, а здраво приговорил его к суду. Филипп знал, что праведный суд не усмотрел бы в деяниях митрополита вины против царя, но он ведал, что бессудность царя Ивана Грозного была безмерной, и не ждал себе никакой пощады.

Он возвращался в свои кремлёвские палаты в горестном унынии. Душа его изнывала от предчувствия беды. Даже спасительные молитвы не помогали избавиться от безысходного состояния. Когда же Филипп не увидел в своих палатах ни одной живой души, а лишь опустошение, к его сердцу прихлынуло отчаяние. В памяти ещё ярко высвечивалась дикая расправа над главой Земской думы, любезным ему Иваном Петровичем Фёдоровым. И он понял, что совсем близок час жестокой расправы над ним, митрополитом всея Руси. И не видел он в своём окружении, кроме разве уставщика Ионы Шилина, никого из архиереев церкви, кто бы выступил в его защиту. Даже вольнолюбивый новгородский архиепископ Пимен, даже правдолюбец рязанский епископ Филофей не возвысят голоса «за други своя», за пастыря Русской православной церкви. Все они страха ради впадут в безмолвствование.

Так оно и было. Всё по воле Ивана Грозного в одночасье закружилось в чёрном вихре вокруг митрополита. Скорым часом со многих мест державы стянули в Москву свидетелей-клевретов, готовых обвинить Филиппа в законопреступлениях. Привезли из Соловецкого монастыря игумена Паисия, пастыря честного, но поражённого страхом, вынуждающим его говорить какую угодно «правду» во благо царя. Из Суздаля-опричного позвали епископа Пафнутия, ему поручили быть главою судного

дела. Рядом с ним в помощь поставили корыстного архимандрита Андрониевского монастыря Феодосия. В судную комиссию вошёл опричник князь Василий Темкин-Ростовский, известный тем, что оговорил перед царём многих своих сродников, а когда их казнили, половину имущества забрал себе, остальное сдал в государеву казну.

Пока судные люди собирали против митрополита разные улики, велением Ивана Грозного его отлучили от церковного престола и заточили в Богоявленский монастырь, что стоял в Китай-городе за Ветошным рядом.

Опричники во главе с Василием Грязным пришли в палаты митрополита ночью, стащили его с постели и хотели увести в исподнем. Однако он нашёл в себе силы сказать Грязному такие слова, от коих тому стало страшно и он разрешил Филиппу надеть святительские одежды.

— Не кляни мой род, владыка, не клади на меня проклятие! — взмолился боярин Василий Грязной. — Я слуга подневольный, клятвой повязанный, и тебе служил бы, будь ты ноне у власти. А священные одежды, что ж, надевай.

Как только митрополит оделся, его повели под стражей из палат на Соборную площадь. Там стоял крытый возок. Филиппа усадили в него и погнали коней из Кремля.

Митрополит Филипп, пребывая в Богоявленском монастыре, не сложил сан, как сие сделал некогда митрополит Афанасий. Он потребовал прислать к нему конюшего Алексея Басманова. Для того это была полная неожиданность, и Алексей отказался посетить опального митрополита. Он нашёл Ивана Грозного на псарне и попросил:

— Государь-батюшка, не неволь меня идти к митрополиту. Не умею я с ним разговаривать.

— Так и мне трудно с ним речи вести. Но коль нужно, коль просит тебя, — царь смотрел на Басманова хитрыми глазами, — коль просит конюшего Басманова, так тебе должно идти.

Вынужденный исполнить волю монарха, Алексей Басманов явился в монастырь, терзаясь совестью, вошёл в смрадную клеть и застыл близ двери не поднимая головы. Филипп сидел у поставца, читал Евангелие. Спросил Алексея:

— Когда же мы с тобой встретились впервые, сын Данилов?

Алексей посмотрел на Филиппа, как показалось митрополиту, осмысленно, ибо на сей раз не был хмелен. Но признаться, что они познакомились и прониклись друг к другу дружбой сорок с лишним лет назад, у Алексея, отважного воеводы и наглого опричника, не хватило сил. Знал он, что это потянет за собой другие воспоминания и, торопясь вспомнить всё былое, они дойдут до того часа, когда спасали один другого в пламени сеч, когда делились сокровенными тайнами любви к своим несравненным семеюшкам. И когда, наконец, они дойдут в воспоминаниях до часа, прервавшего их светлую дружбу и ввергнувшего его, Алексея, в бездну зла, насилия, беззакония и отрицания всего святого, тогда он не выдержит пыток и, не приведи Господи, ринется на «обидчика», разбудившего в нём ласкового и одновременно свирепого зверя, и никому не ведомо, чем это завершится. И Алексей, стиснув зубы, молчал. Он ещё не стоял на берегу реки Небытия у брода, не знал ещё, что, вступив в неё и одолев, он очистит свою душу от грехов и преступлений. Но путь к покаянию ему был открыт. Алексей видел это по глазам владыки. Однако уста грешника были крепко запечатаны, замкнуты окаянною клятвой. И Алексей не выдержал вопрошающего взгляда митрополита, со звоном дерзости спросил:

— Что тебе надобно от меня, владыка?

— Ты ведаешь, сын Данилов, сие лучше, чем я. Да не будешь принуждён к покаянию силой. Грядёт час, ты скоро осознаешь это и придёшь к стопам Всевышнего.

— Поживём — увидим, — вновь с вызовом сказал Алексей.

— В это я верю: увидишь. Да не пожелаю врагу своему того, что ты узришь. И скоро, очень скоро, ещё вешнее солнце будет стоять за окоёмом.

— Не вещай, владыка, осержусь. И не лезь в мою душу.

— Больше ни слова. Но веру мою в твоё очищение ты не порушишь.