Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Какие страсти, владыка, почивать мешают? — спросил без почтительности Грязной.
— Где боярин Иван Фёдоров? Видеть и слышать его должен: исповедь его нужная, — властно сказал Филипп.
— Ты видел боярина Ивана сегодня? — спросил Басманов Грязного.
— Нет боярина в царских покоях, — ложно ответил Грязной.
— Не греши, сын Василий. Ведаю, что он здесь, и веди к нему. Не то клятву наложу! — возвысил голос митрополит.
Василий Грязной был изворотлив и умён. Он знал, чем остудить гнев митрополита. Сказал, коснувшись плеча:
— Ты, владыка,
— А ты что скажешь, бывший побратим Фёдора Колычева? — нацелив на Басманова палец, спросил Филипп.
— Василий правду изрёк. И ты бы, владыка, поостерёгся ломать царские уставы, вторгаться в домовый и опричный обиход. Ну зачем тебе преступать крестное целование? — Басманов в этот раз смотрел Филиппу в глаза, но что с того: хмельной сраму не имеет.
В груди у Филиппа всё клокотало от гнева. Но вериги клятвы неодолимо сгибали его гордую голову. И он покинул царский дворец, но не отступил от мысли вырвать боярина Фёдорова из рук опричников. Он шёл через Соборную площадь в горьких размышлениях. Считал Филипп, что если Иван Грозный предаст Фёдорова казни, то держава потеряет крепкую опору в борьбе с опричниной. Конечно же, наговор на Ивана Петровича в измене грозит ему плахой и он уже стоял «среди смерть пред очами имущих».
Царь Иван в это время, как Филиппу стало ведомо, пребывал в селе Тайнинском. Там, в прекрасном и уютном дворце, построенном ещё Иваном Третьим, Грозный предавался увеселениям. Зная крутые повороты царя в хотениях, Филипп велел служителям тотчас запрягать лошадей. Он разбудил спавшего в своём покое уставщика Иону Шилина, инока способного к подвигу, и сказал ему:
— Прости, брат мой, что в полночь сон прервал. К царю нам ехать следует. Готов ли?
Пятидесятилетний Иона Шилин только глазами сверкнул, поднялся с ложа, шустрый, рукодельный, вмиг готов был в путь.
— Готов, батюшка-владыка, — бодро ответил он.
Ещё Филипп взял с собой семерых конных — личную охрану и, когда время уже перевалило за полночь, покинул свои палаты и Кремль. Знал Филипп, что царь Иван вставал с первыми петухами, потому надеялся застать его на ногах, а не в постели.
На выезде из Москвы Филипп разминулся с всадником. То был опричный воин-гонец. Он мчал в Москву к Басманову с повелением царя Ивана, в коем решалась судьба боярина и конюшего Ивана Фёдорова. Велено было тайно вывезти его в Коломну и там заточить в крепостной каземат под суровый надзор. Филипп ещё не ведал того, что там, в Коломне, по воле Ивана Грозного вовсю зверствовала опричная сотня Григория Ловчикова. И в тот час, когда Фёдорова повезли из Москвы, в его вотчине были схвачены и заключены в казематы крепости кравчий Тимофей Собакин, дьяк Семён Антонов, конюх татарин Янтуган Бахмет и более двадцати челядинцев боярина. Заточили в казематы и сродников Фёдорова: боярина Александра Колина и дьяка Кузьму Владыкина. Все они были обречены Иваном Грозным на лютую казнь.
В четыре часа
Раннее появление митрополита в Тайнинском озадачило Ивана Грозного.
— Что там в Москве случилось, коль прыткий так рано примчал? — спросил царь думного дьяка.
— Да, может, по пустякам себя тешит. Иного-то ему и не дано, — ответил Висковатый.
— Поди так, — молвил царь и лишь через час принял митрополита.
Филипп вошёл в царский покой с уставщиком Ионой Шилиным. Иван Грозный уставился на него с удивлением и, забыв получить от митрополита благословение, зло крикнул:
— Зачем козла-послуха привёл? В шею его выгони!
Иона не дрогнул, смотрел на царя без страха. Филипп же сказал:
— Не обессудь, великий государь. Мы поговорим, а он запомнит, потому как разговор вельми важный. И думный дьяк пусть побудет с нами. Ему тоже суть беседы важно знать.
— Со своим уставом пришёл, владыка. Ан в чужой монастырь так не ходят.
— Владыке, государь, все монастыри подвластны.
— Остер! Говори же, что привело. — Царь нервно ходил из угла в угол покоя и смотрел под ноги, словно что-то искал на персидском ковре.
— Говорю, великий государь. Ведомо мне, что вчера к полуночи взят под стражу в другой раз глава Земской думы, конюший, воевода, боярин Иван Петрович Фёдоров. Он же аки чистый родник, не замутнён крамолой, он верный слуга отечества.
— Но не царя и великого князя всея Руси! — крикнул Иван Грозный.
— Он верный слуга россиян и служит во благо царя и отечества, — твёрдо повторил Филипп. — Потому, государь-батюшка, сын мой, повели своим людям отпустить его с миром. — Митрополит говорил сдержанно и тихо. Но царю всё равно не понравилась речь Филиппа.
— Ты говоришь «чистый родник»? А мне ведомо другое. Он в сговоре с любезным тебе князем Владимиром Старицким и готовил с ним против меня бунт. Потому расправы ни ему, ни всем заговорщикам не миновать. И тебе — тоже! Вижу, ты готов содеять клятвопреступление! Зачем вмешиваешься в мой домовый обиход и дела опричнины?
— Казнь Фёдорова во благо токмо опричникам, но не тебе, великий государь, и не России, — ответил Филипп.
Митрополит лишь значительно позже узнает, какую иезуитскую уловку измыслил Иван Грозный, дабы одним махом избавиться от многих своих явных, а больше мнимых врагов.
Как-то в конце лета Иван Грозный примчал в Старицы, дабы закончить передел Старицкого удела в пользу опричнины. Князь Владимир тому сопротивлялся, но царь был ласков с братом, одарил его волостью под Тверью, сделал богатый вклад в Покровский монастырь и сам попросил князя Владимира отпустить с ним в Москву великосхимника Иова. Потом слёзно пожаловался на горькую судьбу: