Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Видишь сию чёртову дюжину? Они пришли жаловаться на царя, а ему то в урон. Чтобы я их больше не видел! Всех загони в земляную сидельницу!
— Исполню, царь-батюшка, родимый! — отозвался Малюта.
Челобитчики только ахнули от страха да со слезами на глазах упали на колени, моля о пощаде. Но было уже поздно: царь ушёл. Появились подручные Малюты Скуратова и погнали земцев в земляную тюрьму, совсем недавно построенную по воле Ивана Грозного на склоне кремлёвского холма.
В тот же день вместе с челобитчиками оказался в земляной тюрьме и чтимый Иваном Грозным конюший Фёдоров. Его оклеветал перед царём кравчий Фёдор Басманов. Явившись в царскую опочивальню во время полуденной дрёмы Грозного, нашептал ему:
— Царь-батюшка, ты и Ивана Фёдорова опали гневом. Он есть зачинщик у челобитчиков.
Царь Иван ответил на навет Басманова кратко:
— Иди и упрячь его моим именем туда же, в земляную.
В такие тяжкие для россиян дни лета 1566 года и въехал в стольный град бывший соловецкий игумен, а ноне волею народа митрополит всея Руси Филипп. Царь принял его не сразу. Дворецкий Василий Данилов прислал на подворье боярина Михаила Колычева, у которого, как всегда, остановился Филипп, посыльного. Тот сказал:
— Быть тебе, владыка, у царя-батюшки в полдень июля двенадцатого.
— Явлюсь в назначенный час, сын мой, — ответил Филипп. Он был доволен, что у него появились четыре дня, чтобы оглядеться и разобраться в той сумятице, коя царила в Москве.
Прежде всего Филипп попытался уяснить себе суть опричнины. Будучи просвещённым россиянином с пытливым умом, он поискал истоки опричнины, потому как и в прежние времена при государях было нечто подобное. Он пришёл в знакомый ему Чудов монастырь, и там иноки-летописцы помогли ему найти в летописных сводах то, что он искал. Филипп выяснил, что слово «опричнина» происходило от старославянского слова «опричь» — кроме. Отсюда пошло и то, почему опричников называли ещё и кромешниками. Но в Древней Руси, когда стольный град был во Владимире, опричниками именовали ту часть русичей, которым после смерти князя выделяли земли «опричь всех уделов». Ни тьмы, ни зла за этими понятиями не скрывалось. Иван Грозный, как счёл Филипп, вывернул то понимание наизнанку. В своей державе он совершил некий бунт и отобрал у россиян в опричнину, кроме личного государева удела, огромные области, десятки городов, уездов, волостей, считая, что самодержцу дозволено всё. Он поставил над этими областями и землями своё правительство, свой суд. Была избрана в государевом уделе и Боярская дума. Филипп не понимал, зачем в центре России царю понадобилось вогнать в опричнину девятнадцать городов. Не миновала дележа и Москва. В ней Иван Грозный взял себе улицу Арбат с Сивцевым Вражком и слободами, Никитскую и Чертольскую улицы. Объявив пространство своих владений, Иван Грозный приступил к насильственному изгнанию всех бояр, князей, дворян, не пожелавших вступить в опричнину. Их вывозили с семьями и нередко без имущества в глухие, заболоченные места Тверской, Костромской и Ярославской земель. В это же время царь повелел строить новые дворцовые палаты за рекой Неглинной, между Арбатом и Никитской улицей. Места эти в бумагах были обрисованы крепостными стенами мощнее кремлёвских стен. Переустройством российской жизни волею Ивана Грозного занимался Опричный приказ, в котором денно и нощно трудились сотни дьяков, взятых царём из земских приказов.
Распутывая сложную вязь опричнины, Филипп Колычев пришёл к выводу, что по причуде Ивана Грозного Россия поделена на два государства. Одно государство, где Иван Грозный ввёл опричнину, называлось государевым уделом, другое — земщиной. При этом царь оставался единственным властителем, но более жестоким к земщине.
Иван Грозный не скупился в трате денег. Создавая опричную державу, он потребовал от земщины баснословную сумму — сто тысяч рублей золотом — и опустошил до копейки земскую казну. Но этих денег царю оказалось мало. Ему потребовалось не меньше на создание своего нового войска. Оно называлось Особым, и в нём через год после введения опричнины было более пяти тысяч ратников. Кроме того, царь в десять раз увеличил личную охрану и держал в ней более тысячи отборных воинов. Выросли до тысячи воинов и отряды при сыске, коими ведал Малюта Скуратов.
Отбором опричных ратников Иван Грозный занимался сам, принимая их в Большой палате своего дворца. Их приводил Малюта, выстраивал. Царь выходил к ним в сопровождении свиты. Каждого будущего опричника строго опрашивали, осматривали, словно лошадь на торгу, отбирали самых сильных, крепкой стати, без изъянов. Потом царь Иван брал с них клятву верности. И они
Вникнув во все тонкости государева переустроения России, митрополит Филипп Колычев пришёл в ужас. Помня историю Великой Руси до Мономаховых времён, Филипп не нашёл в ней ни одного подобного перелома. И он понял, что опричнина грозит России большим разорением, нежели трёхвековое татаро-монгольское иго.
В разгорающемся костре опричного пожара пострадали и отрадные сердцу Филиппа Старицы. Иван Грозный, ненавидя и побаиваясь Владимира Старицкого, считал его главным своим противником, якобы способным при желании отнять у него престол. Но, чтобы расправиться с Владимиром, у Ивана Грозного не было пока причин и повода. Старицкий князь жил в своём бывшем уделе тихо и мирно, ни в каких страстях участия не принимал, жил заботами о благе своих подданных. Многие московские вельможи любили князя Старицкого и, если случалось быть в Покровском монастыре на богомолье, наведывались к князю для благостных бесед и ради дружеской чары вина. Но когда царю Ивану доносили о тех, кто бывал в Старицах, и о том, что они там делали, Грозный всё равно впадал в ярость и кричал:
— Я тебе покажу, старицкая ехидна, как пиры устраивать! Ради Христа пойдёшь на паперти!
И Грозный отобрал у Владимира в опричнину половину удела. Взамен же дал земли бесплодные и пригнал туда на поселение опальных земцев. Многих же именитых старицких горожан царь вызвал в Москву и принудил вступить в опричнину. Однако царю поддавались не все. Сын князя Юрия Оболенского-Большого, Алексей, достойный отца воин, не ведающий страха, когда принуждали его вступить в опричнину, сказал Ивану Грозному:
— Ты, великий государь, зовёшь меня в пёсью шкуру вырядиться да велишь отречься от родимой матушки, от любезных мне сестёр и друзей, так уж лучше сразу вели меня на плаху тащить за Русь и за други своя.
Иван Грозный от дерзости молодого князя чуть не потерял дар речи и конюшему Алексею Басманову велел постучать по спине, дабы икотой не изойти. А как прошла икота, прошипел:
— На береговой службе животом истечёшь, дерзкий! Ноне же отправляйся за Серпухов к воеводе Игнату Вяземскому!
И чем больше узнавал Филипп о сути опричнины, о делах кромешников, о том, как правил державой Иван Грозный, тем глубже ощущал в себе пустоту. Яма в груди становилась бездонной. А всё, что он раньше носил из верноподданнических чувств, — всё выветрилось и развеялось, как дым. Пустота была пугающей, она ослабляла дух и тело. Сильный, волевой Филипп впал в растерянность. Он не знал, как вести себя с царём. Каноны православной церкви повелевали верховному пастырю быть духовным отцом государя, но как можно им быть, ежели в душе ни Любви, ни почтительности, ни простого уважения к государю нет? «Да ведь тут и до ненависти один шаг!» — восклицал в душе митрополит. Он не находил себе места. Ночами, когда в палатах Колычевых все спали, он вставал на колени перед образом Вседержителя и молил вразумить его на дела праведные. Наконец, накануне встречи с царём, Филипп не вынес душевных мук и во всём признался брату Михаилу. Был поздний вечер, боярин Михаил в эту пору обычно выходил в сад погулять перед сном. В саду и нашёл его Филипп.
— Любезный брат, выслушай меня и помоги мне советом, — присев рядом на скамью в глубине сада, начал Филипп. — Ты земский думный боярин и далёк от опричнины. Я тоже её не жалую. А царь-батюшка есть опричник. Как же мне вести себя, ежели я встану на престол церкви?
Боярин выслушал Филиппа внимательно, но утешения и совета не нашёл. Он долго молчал, а потом с горечью сказал:
— Ах, Федяша, ты задал мне вопрос, на который у меня нет ответа.
— Но как быть? Завтра встреча с царём. Сегодня меня звали на беседу с архиепископом Пименом. Я отказался: не по чину зовущий, к тому же Пимен ревностный пособник государя. Но я бы хотел избежать раздора с Пименом.