Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Грех на душу берёшь, Федяша, — попрекнул отец сына. И зря.
— Так ведь и ты, батюшка, ходишь с руками по локти в крови, — взбеленился Фёдор. — Яблоко-то от яблони недалеко падает. — И тут же весело рассмеялся, тронул отца за плечо, бросил, уже уходя в загон к собакам: — Мы с тобой, родимый, одной опояской повязаны.
Алексей бы полюбовался сыном, богатырём, красавцем, у которого улыбка была обворожительная, как у красной девицы, ан нет, он плюнул вслед и не потому, что досадовал на сына, а по одной причине, коя давно жгла душу Басманова: сын сказал правду. Вольно или невольно, но он обагрил свои руки невинной кровью. Вот и сейчас
Басманов ещё надеялся, что в тех опальных городах, кои отбирались в опричнину, он сумеет исполнить царскую волю малым горем и бедой и без кровопролития. Но накануне отъезда к нему был приставлен боярин Василий Грязной. Если Фёдор Басманов был главным царским псарём, то Василий Грязной был истинным царским псом. И это он надоумил царя Ивана послать его в соратники к Басманову. Свирепый, как дикий кабан, хитрый, как старый лис, Василий сказал царю льстиво:
— Ты, царь-батюшка, прозорлив и приметлив, аки Бог, и верно рассмотрел, что в душе у Алёши Басманова червоточина появилась. Да тебе ведь любезен Басманов, и посему пошли меня с ним по городам и весям, дабы он не пошатнулся там.
— Отпускаю тебя скрепя сердце. Да потому, что угадал ты мою боль за Алёшу. Поправь, ежели что. Ты это умеешь.
— Сумею, батюшка. — И засмеялся. Смех у него был серебристый, приятный. — Он у меня шёлковый будет.
Сотня опричников во главе с Басмановым и Грязным покинула Александрову слободу задолго до рассвета. И первым градом на их пути был Суздаль, древний и некогда стольный град Суздальского княжества. Суздальская земля была извечно для хлебопашцев щедрой и обильной. Необозримое ополье без лесов и болот примыкало к самому граду с трёх сторон. Дорога здесь была каждая четь землицы. Богато жили суздальцы. И потому Алексей с болью думал о том, что они не отзовутся добровольно стать вотчинниками опричнины, придётся ломать их силой.
Едва сотня опричников появилась в Суздале и вступила на торговую площадь, как со всех сторон сбежались горожане посмотреть на дивных и пугающих всадников. Отродясь суздальцы не видели такого войска: все в чёрном, кони чёрные и — страсть! — собачьи головы и метлы у конских седел.
— Потешники явились! Потешники! — кричали бойкие горожане, окружив всадников.
Народу на площади было много по случаю торгового дня. Из окрестных селений съехались крестьяне продать-купить всякую всячину. Окружив опричников, горожане трогали их снасти, смеялись. Да вскоре, рассмотрев мрачные, свирепые лица опричников, поспешили отойти подальше. Только отважные мальчишки кружили близ конских ног.
Басманов и Грязной уже действовали. Собрали присяжных окладчиков из земской управы, нашли городового приказчика, велели собрать весь городской люд и послушать царский указ. Город был небольшой, и с торговой площади можно было докричаться до каждого подворья. И вскоре все горожане стеклись на площадь, лишь кое-кто из местной знати не пришёл. Басманов и Грязной въехали на конях в самую гущу суздальцев. Василий поднял руку, гул толпы утих. Сказал Басманову:
— Давай, Данилыч, тебе речь вести.
Алексей умел красно говорить. Царь Иван любил его за это. И вот настал час сказать такое красное слово тысячам горожан и сельчан, убедить их в том, что оно не от лукавого, а праведное. Сказанного по-иному суздальцы не поймут. И, переступив порог чести, Алексей повёл речь:
— Россияне, слушайте
Площадь молчала. Горожане ещё не успели осмыслить сказанное царским посланцем. Но за последние слова Алексея, как он и рассчитывал, зацепились те, кто норовом был подобен опричникам. За чужое имущество, за четь земли они готовы были выдать с головой кого угодно. И вот уже Алексей заметил в толпе движение. С разных сторон через плотную массу горожан пробивались несколько молодых и в возрасте мужиков. И один из них, лет сорока, в драном кафтане, в истрёпанной шапке, натянутой до самых глаз, сказал Басманову:
— Ты, государев человек, угости нас царской медовухой, тогда и покажем тебе осиные гнезда.
— Смотрите, за обман государя не сносить вам головы, — предупредил мужиков Басманов.
— И поделом обманщикам будет, — отозвался красноликий бородатый мужик. — Да только мы честной народ. В нашем товаре обмана не будет, мил человек.
— Василий, проводи их к виночерпию за государев счёт, — попросил Грязного Басманов. — Да пусть ведут тебя с опричниками в те гнезда.
— Дело говоришь, Данилыч, — ответил Грязной. И крикнул: — А ну, молодцы, за мной! — Позвал и десятского: — Эй, Гришка, веди своих! — И Василий повёл дюжину поганцев в торговый ряд, где приметил питейный торг.
Алексей вновь прислушался к гулу на площади. Там гуляло разноголосие. И Басманов понял, что его надо углубить, разжечь страсти. Он вновь возвысил голос, чтобы сказать то, что затронет каждого суздальца, не только тех, кто готов изживать «крамолу», но и тех, кто крамолой живёт.
— Суздальцы, слушайте новое слово царя-батюшки. Поскольку город ваш указом государя изымается из земского управления, всем вам отныне должно быть на государевой опричной службе. Царь-батюшка не принуждает вас силой, вы вольны выбирать. А выбор таков: кто идёт на государеву опричную службу, тому всё имущество сохраняется и государь обещает вам жалованье. Иное ждёт тех, кто не пойдёт на государеву службу. Они вольны покинуть царский град и уехать в места, им обозначенные самим царём-батюшкой.
Эти слова Басманова вызвали негодование у большинства горожан. Они не хотели идти на государеву опричную службу, тем более, угадав, что эта служба предполагала насилие. В этот миг суздальцы увидели, как ведут пятерых именитых горожан, среди которых был сродник опального рода бояр Морозовых. Все они своей человечностью и правдолюбием были любезны собравшимся. И кто-то крикнул:
— Не дадим в обиду Морозовых, Анчихиных и Петровых!
Но опричники по мановению руки Василия Грязного обнажили сабли и ринулись теснить люд от «крамольных» горожан. Басманов тронул коня и с десятью опричниками, что были близ него, врезался в толпу горожан. Он кричал: