Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Не сопротивляйтесь! Вам не уйти!
Они и не думали сопротивляться. Один из них отозвался:
— Возьмите нас! Мы не перелёты! Это Шигона повёл нас, а куда, не ведаем!
Колычев спрыгнул с коня, подошёл к поверженному воину, склонился над ним.
— О, да это и правда князь Иван Шигона! И он жив! — воскликнул Фёдор. — Ну что, вражина, переметнуться захотел? Будет тебе...
Князь ещё хрипел, кровь лилась изо рта. Фёдор подошёл к беглецам, спросил одного:
— Как звать?
— Фрол. Холоп княжий. Ночью мы убежали с господином из сотни князя Василия Ростовского. Господин сказал, что пойдём в Северскую землю. А на самом
— Говори, что на самом деле? — велел Фёдор.
— Да что там, в орду шёл наш господин.
— Спроси же его, куда нести, — приказал Фёдор.
Фрол опустился на колени рядом с Шигоной и прошептал на ухо:
— Князь-батюшка, мы бы тебя понесли, да не знаем, куда.
Фёдор склонился над Шигоной с другой стороны. Князь открыл глаза, сквозь хрипы у него вырвались два коротких слова:
— К хану Саадат-Гирею. Да быстро. — И Шигона закрыл глаза, сник.
Фёдор выпрямился, сказал Касьяну:
— Положите его на седло. Нам пора уходить. Стрелу не трогайте.
Касьян тотчас распорядился. Воины быстро вскинули тело князя на седло его коня, приторочили. Фёдор заметил Фролу:
— На вас вины нет. Пойдёте с нами. Веди, откуда шли.
— Из Козельска мы...
— Дорогу запомнил?
— Ведаю, — неохотно отозвался Фрол.
— Будешь показывать.
— Неможно нам: там на пути сотский князь Василий Ростовский. Он забьёт нас батогами.
Чуть прежде Фёдор как-то пропустил мимо ушей имя Ростовского. Теперь же подумал и удивился: «Надо же, как тесно на земле». Вслух он сказал:
— Я не выдам вас сотскому.
Колычеву и самому не хотелось встречаться с Ростовским. Он не мог отомстить ему за то, что произошло с ним и с княжной Ульяной в Старицах, потому как, сказал князь Оболенский-Большой, здесь не место помсте. Не доезжая до становища князя Ростовского, Фёдор повёл сотню в обход. Чтобы сохранить свою честь, он послал десятского Касьяна с воином к Ростовскому, дабы предупредить о том, что орда близко. Разминувшись с сотней летучего ертаула, Фёдор уходил на Козельск без остановки. Лишь час он пожертвовал на то, чтобы напоить-накормить коней, перекусить самим. Он понимал, что теперь только от него зависит, сумеют ли воеводы встретить орду там, где она не ожидает сопротивления. С запада полсуток спустя в Козельск вернулась сотня Алексея Басманова. Сойдясь, Алексей и Фёдор обнялись. А после обоюдных расспросов Фёдор сообщил:
— Можешь увидеть своего обидчика Шигону. — Фёдор показал Алексею низкую хату. — Там он умирает.
И Фёдор поведал о том, что случилось в ночной час на степной дороге.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ЕЛЕНА ГЛИНСКАЯ
Никто из тех, кто видел и знал Елену Глинскую, не осмеливался назвать её русской красавицей. Хотя в Елене и таилась русская кровь, но в такой малой толике, что ничем себя не обнаруживала. И то сказать, из поколения в поколение род князей Глинских всё больше отходил от русских корней. И правы были современники, кои называли Глинских литовско-татарскими князьями. И так угодно было судьбе, что в княжне Елене Глинской через десятилетия, через поколения проявилась и восторжествовала татарская кровь потомка ханов Большой Орды князя Чингизида Ахмата. В роду Глинских хранился миниатюрный поясной портрет этого князя, исполненный неизвестным восточным художником. И в детстве Елена не раз рассматривала своего предка, любовалась
Позже, когда Елена повзрослела, она нашла в своей внешности те же самые черты, хотя в более утончённом виде. Скулы её тоже были остры. Разрез глаз поднимался к вискам. Волосы были густые, чёрные с вороным отблеском, жёсткие. И фигура у Елены была той же изящной стати. В довершение всего, как и у князя Ахмата, у Елены чуть ниже левого виска красовалась небольшая родинка, сходная, как две капли воды, с родинкой Ахмата.
Княжна Елена не могла знать нрава своего предка. Она лишь предполагала его горячность, неуёмность, честолюбие и высокомерность. Однако эти предположения опирались на твёрдую почву. Просто она видела в Чингизиде то, что в полной мере несла сама. Исполняя свои желания, она пылала страстью, всегда стремилась достичь задуманного немедленно и не стояла за ценой добытого.
Ещё задолго до того, как великий князь Василий избрал её и возлюбил «лепоты ради лица, а паче целомудрия ради», Елена многое сделала для того, чтобы привлечь внимание государя. Начала она с того, что отыскала знахарку-ворожею Степаниду Рязанку, привезла её в Москву из Талдома и поселила на псковском подворье. Она не поленилась сходить к Степаниде в Земляной город на то подворье и не пожалела червонца, дабы заручиться её помощью. Сказала ей:
— Ты, старица, объявись теперь близ Кремля на торжище, пускай тебя узнают царские придворные да послухи-видоки. А как найдёт тебя молодой и статный боярин именем Иван Овчина да позовёт, иди за ним. Он тебе скажет, что делать.
— Исполню, касатка, как просишь, — отвечала Рязанка. Ворожея смотрела на Елену яркими карими кошачьими глазами, щурилась, как кошка, в предвкушении хорошей добычи. Она сумела проникнуть в суть нрава молодой княжны и определила ей цену. Стареющее лицо Степаниды разгладилось, помолодело от удовольствия, кое обещали ей заботы о дерзкой княжне. Она улыбнулась:
— Мне же ведомо, касатка, твоё домогание. И придёт час, скажу, исполнится ли.
Елена и сама улыбнулась. Ей понравилась ворожея, она открыла в ней родственную душу.
— Мы с тобой поладим, старица, — приласкала Елена Степаниду.
Вскоре же Рязанка встретилась на торжище у кремлёвской стены с молодым боярином Иваном Овчиной. Он спросил:
— Ведомо ли тебе, что великая княгиня Соломония бесчадна?
— О том все бабы на Москве знают, касатик. А мне её погладить нужно, тогда и скажу, — ответила Степанида.
— Завтра в полдень придёт сюда боярыня Евдокия. Она яснолица, с рыжей косой и зелёными глазами. Ей будет сказано, кто ты. Она поведёт тебя к великой княгине. Как спросит Соломония о чём, не льсти, говори правду.
— Даден мною зарок Господу Богу не сеять лжи, боярин. Теперь же прощай. — И Степанида словно источилась на глазах Ивана Овчины.
Изумлённый боярин лишь покачал головой.
Назавтра Степанида побывала в Кремле, провела там не один час. Соломонию осмотрела, ощупала, огладила и сказала ей просто:
— Ты чадна, матушка. Тебе бы молодца ядрёного. Токмо мою правду неси в себе и про меня никому ни слова. Будет оттого нам худо до исхода дней.
— Смолчу, голубушка, смолчу. В себе буду носить сию радость.