Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Долг наш, князь-батюшка, написать суровую правду россиянам токмо о дворцовых неустройствах. Пусть они знают, что их зовут на борьбу за истинно русского государя, каким был Иван Васильевич, твой батюшка. Надо спросить россиян, нужны ли им литвинка и невесть каких кровей её сын-прелюбодеич. И боярам и священнослужителям слово грозное теперь не следует говорить. Зачем им с нами идти, коль при Глинских им вольготнее живётся?
Многие мужи, собравшиеся на совет, смотрели на молодого Колычева с удивлением. «Эко, наперекор князю пошёл! — воскликнул в душе Фёдор Пронский. — Да ведь правду речёт!»
И ещё больше все были удивлены, что князь Андрей ни словом не упрекнул Фёдора Колычева за дерзость. Молвил отрешённо:
— Устал я ноне. Идите
— Так, княже Андрей, — отозвались бояре и князья, хотя и в разноголосицу.
Князь покачал головой: дескать, пишите, как должно, и ушёл.
Фёдор Колычев, вздохнув с облегчением, принялся переписывать грамоту. Он писал старательно, а все смотрели на него с нетерпением. Хотели они, чтобы грамота князя Старицкого дошла до сердца каждого россиянина.
На другой день в Старицы вновь явился московский гонец. Князь Василий Оболенский привёз грамоту от правительницы Елены. Именем великого князя Ивана она грозно повелевала Андрею Старицкому быть в Москве. Прочитав грамоту, князь Андрей вошёл в раж и гневно ругал Елену. И дворецкий князь Юрий подумал, что Елене будет написан такой же гневный ответ. Однако он ошибся. Родилась плаксивая отписка на имя великого князя: «Ты, государь, приказал нам с великим запрещением, чтобы непременно у тебя быть как ни есть; нам, государь, скорбь и кручина большая, что ты не веришь нашей болезни, а за нами посылаешь неотложно; а прежде, государь, того не бывало, чтоб нас к вам, государям, на носилках волочили».
И не было никого рядом с Андреем Старицким, кто вразумил бы его написать достойный ответ. Андрей явно был в растерянности. Он и хотел бороться с Глинскими, дабы защитить честь Рюриковичей и вырвать из неволи брата Юрия, и в то же время боялся сказать смелое и гневное слово, боялся духа великого князя Василия, который, как казалось князю Андрею, ещё исходил из Москвы и угнетал его.
Однако люди земли русской простили князю Андрею Старицкому все его слабости, и грамота из Стариц нашла отклик в сердцах россиян. Из Новгорода и Пскова, из Твери и Вологды, из Калуги и Владимира пришли в Старицы несколько сотен ратников-добровольцев. Лишь князь Иван Ярославский изменил своему слову и не явился с воинами на помощь князю Андрею. Ибо знал Иван уже доподлинно, что князь Юрий Дмитровский предан смерти, а в Андрее Старицком он не видел достойного преемника российского престола.
К лету стало очевидно, что Старицкое удельное княжество противостоит Глинским со многими боярами, священнослужителями и воинством в одиночестве. Тому причиной, считали в окружении Андрея Старицкого, явилось то, что в Москве были задушены всякие попытки противостояния князьям Глинским. Тому причиной было умелое действо Разбойного приказа против заговорщиков, а прежде всего конюшего Ивана Овчины с его тысячами видоков и послухов. Судок Сатин по весне сбежал из Стариц и принёс в Москву хороший подарок сыску и Ивану Овчине. Он выдал имена всех вельмож, которые поддерживали князя Андрея Старицкого.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ПАДЕНИЕ СТАРИЦ
Лето 1537 года выдалось знойное, сухое. И год не Касьянов, а выгорели сенокосы, задымили торфяники, хлеб наливался скупо, зерно у ржи и пшеницы вызревало меньше просяного. В июле уже голодала скотина на пастбищах, лишь по болотным местам, по лесным полянам удавалось накормить животину, накосить малость сена. Мелкие речки пересохли. Волга, что напротив Стариц, всегда несла полные воды, а в этот год обмелела, и её можно было перейти вброд. Грозы, кои часто полыхали над державой, приносили малую толику дождя-ливня, лишь вольготные молнии поджигали леса, деревни, починки. Многие селяне видели в колеснице не Илью-громовержца,
И в государевом дворце не ведали, почему Господь Бог рассердился на россиян. Ан придворные напрасно винили Бога: он воздавал людям по делам их. И как-то жарким, душным полднем во время трапезы в великокняжеских покоях Елена Глинская спросила митрополита Даниила:
— Владыка, ты ближе всех к Господу Богу, скажи, почему он прогневался на нас и наслал великие напасти?
Однако митрополит не поспешил с ответом, и его опередила Анна Глинская. Она, будучи тайной противницей дочери, и благословив князя Михаила на заговор против Елены, теперь состояла при ней второй после Ивана Овчины советницей. Сказала немного, но словно пророчествовала:
— Виною всем князь Старицкий Андрей. В его уделе колдунам и волхвам вольно живётся. Они толкают князя на междоусобицу, обещая скорую победу над великим князем. Сами же рушат устои жизни в державе.
— Что же нам делать, матушка? — спросила Елена.
— О том спроси у конюшего. Ему печься о покое в государстве.
— Иван Фёдорович, отвечай, коль жребий на тебя пал, — попросила Елена. — Сколько ни зову князя Андрея в Москву, он не едет...
Старицы, как считал Иван Овчина, сидели у него в печёнках. Его бы воля, не мешкая послал бы рать. Да чувствовал, что тому близок час и Елена сама пошлёт его порушить мятежное гнездо. Он знал о всех побуждениях князя Старицкого, перехватил его многие послания к россиянам. Послухи князя Василия Голубого-Ростовского питали Овчину вестями из Стариц день и ночь. Он и сказал бы о том, но в последнее время между ним и княгиней пробежала чёрная кошка. И сейчас Овчине хотелось позлить правительницу, а с нею и её мать.
— Полно вам поминать князя Андрея всуе. Он ноне для нас не вреден и вскоре в Москву явится. Вот тогда уж и спросите его, замышлял ли он против вас крамолу. Коль замышлял, в железа возьмёте.
Эти слова князя Ивана Овчины его же происками оказались вещими. Пройдёт не так уж много времени, как Елена и Иван вновь воспылают любовью и коварная княгиня уговорит прелюбодея выполнить её волю, доставить князя Андрея Старицкого в Москву.
Князь Старицкий, не ведая о коварных замыслах Елены Глинской, продолжал слать в города грамоты, призывая россиян под своё знамя. Города, казалось, оглохли, остыли от страстей и упивались мирной жизнью. Лишь Новгород от богатства своего проявил щедрость, нанял чуть больше сотни воинов в прибалтийской земле и прислал их в Старицы, вдобавок к той сотне новгородцев, коя уже стояла близ князя Андрея. Ещё из ближних к Старицам земель пришли доброхоты — человек двести ремесленников: оружейников, кузнецов, — в коих у князя Андрея была большая нужда. Но пока всё складывалось для удельного князя очень плохо. Не мог он с такой силой не только одолеть Глинских, но и выстоять перед их полчищами. Питал князь Андрей надежду на то, что полк князя Оболенского-Большого вырвется, наконец, из Коломны. И тогда князь Андрей отважился бы выступить на Москву. Но полку старицких воинов не суждено было встать под знамя своего удельного князя. Ему перекрыли все пути-дороги, и ни один гонец, сколько князь Андрей ни посылал, не добрался до воеводы Юрия Оболенского-Большого.
Смутная жизнь наступила в Старицах. Князь Андрей совсем растерялся. За день до праздника апостолов Петра и Павла зашёл к нему в покой дворецкий Юрий Оболенский и сказал:
— Князь-батюшка, снял бы маету, сходил на моление в наш монастырь. Возросший в мужественные лета отрок Иов новые псалмы поёт, а ещё многие молитвы читает с языка. Акафисты и каноны распевает аки дивная труба, всех прихожан ввергая в душевное вдохновение.
— Завтра же в воскресный день и схожу, — внял совету дворецкого князь Андрей. — Ты же побуди всех бояр и князей идти со мной, ежели пожелают заутреню отстоять.