Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Да и сынком два года назад Бог наградил. Дом — полная чаша, и к суетным делам больших городов меня не манит, — охотно открывал свою житейскую стезю князь Иван Шаховской.
На шестой день пребывания Фёдора в избушке князь Иван сказал:
— Завтра за белками побегаю. Ежели жаждешь пострелять, идём.
— Пойду, князь-батюшка. Без дела маета одна душевная.
Ночи в тайге были по-прежнему морозные, появился крепкий наст, и двигаться на лыжах по нему было легко и приятно.
Князь Иван повёл Фёдора по следам убегавшего медведя и преследовавших его собак.
— Ты уж прости, Фёдор, что потянул тебя к знакомцу. Да хочу посмотреть, как мои ребятки потрудились.
Однако князя Ивана ждало разочарование. За прошедшие дни дикие
— Жалко бедолагу, — заметил князь Иван.
— Что уж говорить, медведь-то был добрый, — отозвался Фёдор.
Охота в этот день оказалась удачной. Вернулись в избушку к вечеру усталые, но довольные, настреляли белок и даже молодого вепря добыли. На другой день князь и боярин разделали тушу вепря, заморозили мясо, а два окорока повесили коптить. Поработали славно. А как завершили дело, Фёдор сказал:
— Должник я отныне твой вовеки, князь-батюшка. Да пора и честь мне знать. Завтра утром я и ухожу.
Князю Ивану не хотелось отпускать Фёдора. И он ответил:
— Держать тебя не смею, боярин, хоть и полюбился ты мне. Но и один ты не пойдёшь. В двух поприщах избушка охотника Савватея. Он тоже белкует. Вот до него и провожу. Савватей мой свояк, он тебя дальше к Белому морю поведёт, к другим лесным добродеям приставит.
— Полно, князь-батюшка, столько мороки...
— Мороки нет, а резон есть. Сам знаешь, что по столбовой дороге тебе пути нет. А по тайге одному тоже несладко — убедился.
— Чем мне вас всех отблагодарить?
— Помолишься за наши грешные души.
Сборы в дорогу на сей раз были короткими. Князь поделился из своих уже оскудевших запасов вяленой сохатиной, ржаными колобушками, завернул в холстину копчёный окорок, налил небольшую баклагу медовухи. С тем и ушли два опальных россиянина из лесной обители. Их сопровождали три преданных охотнику пса.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
СОЛОВЕЦКАЯ ОБИТЕЛЬ
Прошёл год, как Фёдор Колычев ступил на землю Соловецких островов. Охотники, все свояки и лесные побратимы князя Ивана Шаховского, передавая Фёдора из рук в руки, довели его до Белого моря. Но и там на берегу не оставили, а проводили в монастырь через торосы и льды Белого моря. И опять-таки приютили его добрые люди. Без них Фёдора могли бы и не принять в обители, потому как нужно было сделать денежный вклад не менее шестнадцати рублей. У Фёдора же не было за душой и полушки. Его не торопили с пострижением, дали возможность познакомиться с монастырским бытом и себя показать, ибо праздных и нерадивых людей соловецкие иноки не принимали в своё братство. Но Фёдор был не из породы досужих вельмож. Знал к тому же, что только тяжёлая работа могла спасти его от отчаяния, порождённого гибелью жены и сына.
Однако несколько дней Фёдору пришлось-таки созерцать монастырскую жизнь. Да с пользой для себя. Семнадцатого апреля братия совершала службу в память основателя обители, преподобного игумена святого отца Зосимы. В церкви Преображения Господня в честь Зосимы и его сподвижника преподобного инока и угодника соловецкого Германа-Аввы три дня шла служба. Литургию правил сам игумен монастыря Алексий.
Фёдору было очень важно знать, кто такие были отцы Зосима и Герман-Авва, отважившиеся сто с лишним лет назад прийти на дикий остров и основать на нём святую обитель. Любознательность привела Фёдора к соборным старцам, хранителям монастырских летописей. И он узнал, что Зосима из тех мест, откуда пришёл сам, — из Заонежья. Родился в селе Толвуя на берегу озера. В молодые годы пришёл в новгородский Антониев монастырь и постригся в монахи. Да замыслил вскоре поставить свою обитель и ушёл на мало кому ведомый Соловецкий остров. Там встретил Авву-скитника и уговорил его основать монастырь. Начали с того, что срубили церковь Преображения Господня. Как возвели храм,
— Не уйдёте добром, злых духов напустим, стрелами побьём. Земля здесь наша, и духи наши тут живут.
— Зачем сердишься? — миролюбиво спросил вожака Зосима. — Пусть ваши духи здесь обитают, мы их тревожить не станем. Люди Великого Новгорода вам будут любезными соседями. Потому давайте жить в мире. Мы покажем вам наших святых духов.
Слова Зосимы понравились лопарям, а ещё больше им пришлось по душе монашеское угощение. И уплыли они на своём коче [32] умиротворённые. Да вскоре же по зимней поре уехал отец Зосима в Новгород, дабы попросить горожан о помощи и чтобы дали грамоту на земли под монастырь. И было вече, кое единым духом сошлось на том, чтобы Соловецкий остров и острова Анзерский, Большой и Малый Заяцкие и Муксалма — все были под рукой Зосимовой обители. На что и была выдана игумену грамота за печатями епископа, посадника и воеводы. Сказывали, что лишь Марфа-посадница не благоволила к Зосиме, но испугалась его чудотворной силы и взмолилась, чтобы он пришёл в её палаты к столу. Зосима понял, что она позвала его не от чистоты душевной, а с корыстью. Он прибыл на место, осмотрел гостей и заплакал.
32
Коч (коча, кочь, кочмара) — мореходное судно, меньше ладьи.
— Что ж ты горюешь? — спросила уязвлённая Марфа.
Зосима встал, подошёл к Марфе и тихо произнёс:
— Вижу бояр твоих корыстных обезглавленными. — С тем и покинул палаты Марфы Борецкой.
Спустя несколько лет великий князь всея Руси и царь византийского закона Иван Третий казнил этих бояр за крамолу и отход к Литве. Фёдор помнил то событие по рассказу отца. Да и как не помнить, ежели Марфа Борецкая подняла новгородцев на смуту и были убиты многие невинные люди, кои преданно служили Ивану? Среди убитых был боярин рода Колычевых.
Рвение Зосимы в обустройстве Соловецкого монастыря дало хорошие плоды. Но их пожрал огонь пожара, случившегося в правление того же Ивана Третьего. Сгорели храм, кельи, трапезная, хозяйственные службы. Всё надо было начинать заново. Осталась молва, что сожгли монастырь разбойные людишки, коих за леность и непочтение канонам православия не взяли в монастырь.
В те же дни, как почтили память преподобного Зосимы, Фёдор пристал к работным людям, коих держали монахи, и взялся за плотницкое дело по обету. Он уже решил принять схиму, но не добивался того настырно, с уважением подошёл к монастырскому уставу. Постриг по тому уставу совершался через год после волеизъявления. Сильный духом, Фёдор одолел и этот тяжёлый год. Тяжёлый потому, что Фёдор сам изнурял себя непосильной работой. И всё-таки он находил время прислушиваться к монастырским беседам, к рассказам паломников о том, чем жила Москва.
Шёл пятый год правления Елены Глинской. Уже не осталось в живых ни одного явного престолонаследника, кроме отрока Владимира Старицкого. На троне надёжно восседал юный Иван Четвёртый. Держава жила мирно. Но спокойная жизнь в стольном граде могла быть только лишь во сне, да и то не у всех москвитян. Правительнице постоянно казалось, что вокруг великокняжеского двора плетутся заговоры, совершаются измены, что бояре только и ищут повода расправиться со всеми Глинскими. Что ж, у правительницы были причины беспокоиться. И вскоре московская жизнь заколыхалась, как море под штормовым ветром.