Честное слово
Шрифт:
– Какая ты смешная! Ах, какая ты смешная! Ты смотришь вот как… Во-о-от как! – и она передразнила подругу, преуморительно вытаращив, как и она, глаза.
Галя тоже рассмеялась. Её тихий смех был скорее похож на какой-то плач.
– Теперь поцелуй куклу… Какая же ты нянька, если ребёнка не целуешь? – сказала опять Параня.
Галечка беспрекословно исполнила приказание своей барыни и поцеловала куклу в самый рот, побелевший от времени.
– И я тоже… – сказала Параня, потянулась, поцеловала куклу, затем подумала, потом обняла за шею пухлыми ручками няньку и тоже звонко поцеловала ее в худенькую щёку…
Галя сконфузилась и нагнула голову.
– Ты любишь куколку? Любишь? – спрашивала хозяйка и, приблизив лицо к подруге, лукаво заглядывала ей в глаза.
Так милы и привлекательны были эти девочки: беленькая и чёрненькая. Глядя на них, у Прасковьи Ивановны сердце замирало от радости.
«Дети будут жить дружно… Сиротка вырастет вместе с Парашей… Она выучит их. И не даст никому в обиду Галечку…»
Между тем Параня властно командовала своей новой нянькой и та беспрекословно слушалась её во всём. Ребёнка-куклу – пришлось не только одеть, укачать, уложить, но надо было и забавлять её и кормить.
– Возьми эту чашечку… Я налью тебе молока… Ш – ш-ш-ш! Вот и налила! Дай попить ребёнку, а потом свари кашку…
Воображаемое молоко, налитое из пустой бутылки, было передано няньке. Она только что собралась кормить ребёнка.
В это мгновенье дверь в кухню распахнулась и бабушка со злым лицом влетела в комнату и бросилась к детям: она рванула Галю за руку и выхватила у неё куклу.
– Как смела ты взять Паранины игрушки? Как смеешь ты вольничать здесь, скверная девчонка?
И, прежде чем кто-либо успел опомниться, старуха вцепилась в курчавые волосы девочки и оттрепала её…
Параня и Галя громко заплакали.
Прасковья Ивановна выбежала из-за двери и закричала:
– Маменька, маменька, Бога вы не боитесь! Что вы делаете? Оставьте! Не трогайте!
Она отняла Галю, прижала к себе и ласкала.
– Пусть не задевает Параньку! Житья от неё никому нет… Чуть отвернёшься – сейчас игрушки от Параньки отнимает, – сердито ворчала старуха.
– Неправда. Ничего не отнимала она! Играли дети дружно, хорошо… Я из-за двери любовалась, радовалась… А вы детей расстраиваете, ссорите… Грешно это, маменька! – говорила Прасковья Ивановна расстроенным, огорчённым тоном.
– Ну, вот, теперь я вышла виновата? Что девчонка не сделает, ты на других сваливаешь…
– Да, да, вы виноваты! Вы чужого ребёнка обижаете! Нет у вас на это права, и я не позволю вам! Кабы не вы, дети бы жили дружно и росли бы вместе… Я ейной матери честное слово дала… – со слезами в голосе говорила Прасковья Ивановна.
Старуха пошла из комнаты и всё время бранилась:
– Теперь все виноваты из-за девчонки. Останется одно, матушка, всем уйти из дома. Гони уж и мужа, и мать, да, пожалуй, и дочку… Пусть твоя названная дочка Галечка заместо всех тебе остаётся…
Прасковья Ивановна стояла молча около детей, смотрела на них и думала горькую думу: «Чем всё это кончится, что ей делать, как быть и как поступить».
Параня перестала плакать и занялась своими куклами, а Галя, перепуганная, точно застыла в уголке, куда она убежала от старухи, и на её больших глазах блестели слёзы.
Непримиримая
Однажды Прасковья Ивановна долго была в отлучке, она относила бельё. Вернувшись, она нашла дома зловещее затишье, все молчали, все были смущены… Прасковья Ивановна почувствовала что-то неладное.
– Где Галечка? – тревожно спросила она бабушку.
– Расшиблась об дверь… – отрывисто отвечала она и отвернулась.
– А Параня где?
– Где ей быть… Играет у меня в кухне.
– Как же Галечка ушиблась?
– Почём я знаю… Не нянька я вашей Галечке.
В страхе бросилась Прасковья Ивановна в свою комнату. Там на обычном месте, на сундуке, вся обвязанная, с расшибленным лицом лежала Галя. Увидев Прасковью Ивановну, она горько заплакала.
– Что ты это, Галечка? Как же ты ушиблась? Что тут случилось?
Прасковья Ивановна присела на пол и погладила девочку.
– Где ты ушиблась? Больно тебе?
Девочка ничего не ответила, прижалась к тёте и зарыдала ещё горьче. Прасковья Ивановна заботливо занялась больной: развязала разбитый лобик, обмыла, намазала и, лаская девочку, тихо приговаривала:
– Бедная ты моя сиротиночка… Горькая жизнь сиротская… Терпи, Галечка, мама на том свете за тебя молится.
Девочка смотрела на неё широко раскрытыми глазами и молчала. Прасковья Ивановна чувствовала во всём этом что-то недоброе. Под вечер всё выяснилось. Параня, несмотря на угрозы бабушки, проговорилась по забывчивости.
– Галя-то не брала булки… Булка-то упала за сундук… – проговорила Параня, прыгая по комнате с куклой.
– Какой булки?
– А когда бабушка её об дверь ударила.
– Как бабушка ударила об дверь? – ужаснулась Прасковья Ивановна.
Параня вдруг вспомнила и спохватилась.
– Нет, не ударила… Она… Бабушка… Галя сама упала и разбилась, – растерянно твердила девочка, вся покраснев.
Мать строго посмотрела на неё и сказала:
– Параня, ты никогда не смей лгать… Это стыдно и грешно. Верно, ты меня не любишь, если обманываешь… И я не стану любить такую лгунью.
Девочка бросилась в колени матери и заплакала. Прасковья Ивановна не стала больше расспрашивать: она поняла всё, что без неё произошло. Только свекрови своей она сказала резко и огорчённо:
– Грешно вам, маменька, обижать сироту. Бог видит и найдёт сиротские слёзы.
– Ах, уж ты, голубушка, оставь эту песню… Наслышались мы… Покою от девчонки никому нет… – ответила, как всегда, старуха.
Прасковья Ивановна, уходя теперь из дому, стала брать с собою и Галю. Она боялась оставлять её со старухой, да и видела, что доброго из этого не будет. Прасковья Ивановна стала часто задумываться, стала печальной и рассеянной. Она иногда заговаривала со старой прачкой, как бы желая получить добрый совет и отвести душу.