Четверо повешенных на пьяцца дель Пополо
Шрифт:
Вот как обстоит дело на свободном рынке труда, как заключаются свободные трудовые соглашения на предприятии, которое не подвержено политическим встряскам.
Бригадиры-подрядчики не расходятся — дожидаются мзды от тех, кто пошел работать. В былые времена они занимались сутенерством, но сутенерство — ремесло опасное и неблагородное. То ли дело теперь, под крылышком у профсоюза; профессиональный статус их вполне пристоен, а главное узаконен. На этом примере мы видим, что революционная профилактика преступности проводится неустанно и — в самых неожиданных формах.
Я подхожу к пожилому бригадиру; от прежней профессии головореза-мафиозо у него остался лишь пистолет на боку. Дяденька оказался разговорчивым и сразу начал превозносить успехи отечественной промышленности, которые, по его
Я интересуюсь положением рабочих:
— Какое у рабочего может быть положение? Работать тяжело, так было, есть и будет. Хочешь прокормиться, вкалывай, харкай кровью — и все дела.
От этих простых слов на меня повеяло извечной покорностью рабочего класса, сознающего, что на его крепких плечах лежит весь груз прогресса. Эти суровые люди иной раз ропщут, даже матерятся, но, сжав зубы, до конца выполняют свой долг. Они знают, что цепи, приковывающие их к проклятому труду, это цена, которую надо платить за то, чтобы их свободная и сильная родина процветала, чтобы тем, кого избрали депутатами парламента, кому надо думать и решать, был обеспечен вольный полет мысли и главное, чтобы капиталы использовались производительнее, а не уходили бы на рулетку, женщин и шампанское.
— Почему предприниматели любят говорить, что они рискуют своими капиталами? — спросила Мэри, когда мы снова тронулись в путь.
— Потому что они всегда рискуют потерпеть крах и разориться.
— А нельзя ли попытаться избавить их от этого риска? Запретить ставить под угрозу свое состояние? С азартными играми, по-моему, давно пора кончать. Нравственность от этого только бы выиграла, а?
Попробуйте ответить ей вы.
В гостинице меня ждала записка из канцелярии президента (Второй) республики. Глава государства соблаговолил удовлетворить мою просьбу об интервью, для чего он готов принять меня в своей личной резиденции.
Как! — воскликнете вы. Разве его не разорвало на части чудовищным взрывом бомбы? Тот же вопрос задал себе и я, ребята.
Что вы хотите, мы — простые люди
Принявший меня породистый мужчина оказался точной копией покойного президента, погибшего от руки неизвестного убийцы. Одно лицо, провались я на этом месте! Высокопоставленные представители буржуазной власти похожи друг на друга как две капли воды — можно подумать, что при нынешней системе их просто штампуют. Очевидно, эра выдающихся лидеров, по крайней мере в этой завалящей стране, отошла в прошлое; дарованные небом вожди-златоусты, политики крупного калибра, способные олицетворять собой освободительные идеи или трагические, злодейские мифы, окончательно перевелись.
Собеседник мой лишен обаяния, он отнюдь не яркая личность. Говорят, что он не оратор, не мастак придумывать лозунги и боевые кличи и, помимо всего прочего, он — рогоносец. Это всего-навсего человекообразный и жизнестойкий агрегат, отражающий современное состояние итальянской буржуазии.
Президент в темном костюме, при галстуке.
Он ведет меня к своему столу — рабочему месту мыслителя. Проходя мимо персонального алтаря, опускается на колени и произносит несколько слов молитвы. Сейчас я вам объясню почему: первейшая отличительная черта и первооснова президентской породы, независимо от того, соблюдает ли президент церковные обряды или нет, это то, что он религиозен. Сие необходимо, так как злая воля в политике всегда должна проистекать от злой воли божественного провидения, которое испокон веков славится переменчивостью своих настроений и капризами.
Тут я должен вас по-честному, в духе Мандзони, предупредить: дальше началось такое, что еще немного — и старухе Мэри бы несдобровать.
Я вас знаю, на политику вам начхать — проголосовали и с плеч долой. А посему смотрите себе телевизор, встретимся во время следующего раунда. Важно одно: чтобы вы не меняли газету (вы сами знаете, что это ничего не даст).
Во время интервью, которое я вынужден добросовестно воспроизвести, президент с застывшей на губах, натянутой улыбкой беспрерывно гладил темноволосые головки своих детишек. Прежде всего он поинтересовался, сколько детей у меня, сказал, что он восхищается моей страной, несмотря на то, что у нас разрешен развод, и спросил, сколько у меня было жен. Всего одна? Он пришел в такой восторг, что, поддавшись внезапному порыву, поцеловал мне руку и попросил написать, сообщить моим умным читателям, что революция в Италии получилась как раз такая, какую хотела и планировала секретная служба моей великой родины.
— Желательно, чтобы наша политика, в полном ее объеме, вписалась в политику международную, — сказал он и торжественно добавил: — Клянусь, что Италия сохранит верность своему суверену. Наши настроения созвучны реакционному движению, охватившему Западную Европу. Именно в этом плане нам рисуется европейское единство.
— На какую именно модель реакции ориентируется ваша революция?
— Во всяком случае, не на голлизм, не на черных полковников, не на франкизм, не на салазаризм и даже не на фашизм. Мы берем лучшее от каждого из этих движений. Пишите, пишите... и подчеркните, что в Италии, во всяком случае в той ее части, которая находится под нашим контролем, ничего нового не произошло. Мы говорим одно: дайте нам спокойно работать. Мы, буржуазия, клерикалы и не клерикалы, ведем ту же политику, к какой мы приступили тридцать лет тому назад, точнее — в прошлом веке, когда мы добились объединения Италии, и даже раньше; мы хотим гарантировать стране спокойный сон в атмосфере строгой демократии. Сказать, что мы пошли по правому или по фашистскому пути, это провокация, которую мы гневно отвергаем; вот если вы скажете, что фашизм у буржуазии в крови, — это совсем другое дело. Но — не будем об этом... Кроме как у нескольких студентов, вы не увидите у нас ни фашистских эмблем, ни черных рубашек, ни резиновых дубинок. Разумеется, фашисты пользуются теми же правами, что и другие граждане, — они такие же итальянцы, как мы все! К тому же они, несомненно, патриоты — любят свою родину и готовы в любой момент встать за нее грудью. Они у нас нынче пионеры, вызвались — и с каким энтузиазмом, совсем как когда-то, вы меня понимаете? — насаждать цивилизацию на юге!
— Разве иного выхода, как изменить существовавший порядок, у вас не было? Отвечайте же!
— Когда это мы меняли существующий порядок? Кто вам сказал? Мы — гаранты существующих установлений. Но, простите, они не должны превращаться в смирительную рубашку, сковывать лучшие силы страны. Да, мы вносим изменения в конституцию. Старая конституция — она прекрасна, слов нет!—но оказалось, что для такой страны, как наша, она слишком вырвалась вперед. Каким образом привести в соответствие передовую конституцию с отсталой страной? Осадив назад конституцию. Помимо всего прочего, это ведь проще, не так ли?
— Каковы главные поправки, которые вы намереваетесь внести в государственное устройство?
— Сейчас скажу: урезать права парламента, чтобы покончить с таким злом, как «партикратия» и «волокитократия» — засилье партий и волокиты, расширить права представителей закона. Гражданские права должны быть пропорциональны весу гражданина в обществе — будет больше порядка, больше уважения к властям и государству, а главное, произойдет качественное наращивание демократии.
В последние годы мы слишком уж размахнулись, надо быть экономнее, зарезервировать самые высокие нормы демократии для тех граждан, которые в состоянии извлекать из нее конкретную пользу. Таковы основные задачи революции... В сущности, какая это революция? Друг мой, мы всего-навсего восстановили порядок, социальный мир и целостность системы. Но так уж, к сожалению, повелось: если не назовешь себя революционером, политического капитала не приобретешь. Почему бы и вам, в вашей стране, простите за нескромный вопрос, не провернуть такую же революцию, как наша?