Четвёртая пуля
Шрифт:
Рана ему, видишь ты, понравилась. Человек, прошедший войну, знает, откуда такие раны: это ведь революционные солдатики, случалось, спины своих ненавистных офицеров выцеливали. А тут полковник из Сибири, да еще недавно в деле побывал… И другие отметины наверняка он обнаружил. Шрамы, они много бывалому человеку рассказывают… Ну что ж, пока все складывается удачно. И оказанная помощь там, на ночной дороге, пришлась как нельзя кстати.
Сибирцев теперь ясно понимал, что Маркел и есть тот единственный человек, у которого мог отец Павел хранить оружие. Много оружия. Интересно только, как он теперь сумеет объяснить отказ в помощи мишаринским. Ведь здесь, в Сосновке, и продотрядовцы должны быть, хлеб же, товарная станция, железнодорожный тупик, и чоновцы, и милиция, следовательно. Как объяснит?
Нет, сейчас рано еще вести разговоры на эту тему: полковник Сибирцев, находившийся в Мишарине инкогнито, не должен знать об этом. А мужицкие разговоры – что ж, их на веру нынче никак не должно принимать, мало ли о чем болтают мужики. Может, не добрался тот мишаринский гонец, испугался, перехватили его, в конце концов… Однако же и не испугался оп, и добрался, это доподлинно известно, но знать об этом Сибирцеву не следует. Сам скажет Маркел, если пожелает раскрыться. А раскрыться ему, видимо, все же придется, куда денется? Жаль, чем-то он очень симпатичный мужик. И потому наверняка трудный орешек.
8
Маркел появился только днем. Сибирцев и дед успели хорошо выспаться, Егор Федосеевич дважды сменил компресс на ране Сибирцева, и она вовсе перестала зудеть, успокоилась, если так дальше пойдет, то и сплясать не грех. Единственное, чего теперь хотелось, – это есть. Но выходить во двор, к бричке, Сибирцев деду запретил, а шарить съестное в доме посчитал ниже своего достоинства.
Ближе к полудню за окнами прогремели колеса, слегка приоткрыв занавеску, Сибирцев увидел бричку Маркела и самого хозяина. Был он деловит, спокоен, несуетлив, словно не коснулись его вовсе события прошедшей ночи.
Он вошел в дом, старательно вытер о половичок ноги, хотя никакой грязи на них не было, искоса оглядел горницу, деда с Сибирцевым, слегка кивнул и сказал деду:
– Там для тебя, Егорий, в сенях сапоги. Забери, должны быть впору.
Дед петухом выскочил в сени, застучал там чем-то и вернулся по-прежнему босой, но сияющий, а в руках держал, обняв как ребенка, пару поношенных сапог.
– Маркел Осипыч, милай, ай-я-яй, ну в саму пору!
Маркел устало отмахнулся и взглянул на Сибирцева. Тому и без всяких слов стало ясно, чьи это сапоги. Он лишь кивнул, на что хозяин ответил со вздохом, негромко:
– Да, в общем, никакой нужды уже не было. Оставил в морге, потом был в милиции, надо же протоколы и все такое прочее. Осмотры, освидетельствования. Все записали, вопросы исчерпаны, тем более, что и документов при них никаких не оказалось. Записали как дезертиров… Ну-ка, Егорий, не толкись тут, а ступай в погреб – знаешь, где он? – и принеси там… мяса и чего найдешь. А то гость наш совсем скис. – И когда дед ушел, добавил: – Меня народ знает, лучше под горячую руку не попадаться. Можете быть спокойны, о вас слова не сказано. Да, кстати, не пора ли нам окончательно познакомиться?
– Давно ждал этого вопроса. – Сибирцев чуть сощурился и нельзя было понять: улыбается он или насмехается. – Прошу, вот. – Он протянул свой документ, тот самый, сибирский.
Маркел внимательно его прочитал, хмыкнул, вернул Сибирцеву.
– Стало быть, Михаил Александрович? Понятно. А Гривицкого давно ли видели?
– Перед отбытием. В марте… да, в самом начале, в первых числах, чтоб быть точным.
– Ну и как он? Прошу простить за назойливость, я потом объясню.
– Как? – Сибирцев пожал плечами. – Начальство не выбирают.
– А вы давно с ним знакомы?
– С восемнадцатого. Точнее, с апреля. В штабе генерала Хорвата, в Харбине познакомились. Тогда он был поручиком. Сейчас – полковник. Как изволите видеть, начальник военного отдела Главсибштаба. Я его заместитель.
– И тоже полковник, – с непонятным юмором бросил Маркел.
– Что ж тут удивительного? – не принял шутки Сибирцев. – У адмирала быстро росли в чинах. Лично мне, скажу по совести, труднее всего было стать поручиком. Случай помог. Ну а дальше… – Сибирцев решил, что немного цинизма не помешает.
– А что же Петр, он как, тоже случаем?
– Да как вам скатать… – Сибирцев почувствовал особую заинтересованность Маркела. – Думаю, Петр Никандрович – нет. Он был в ту пору слишком горд для этого. Впрочем, если вас интересуют подробности, я мог бы рассказать немало интересного.
– Благодарю, как-нибудь с удовольствием послушаю.
Сибирцев понял, что его тон начал вызывать у Маркела скрытую пока неприязнь, и не решился настаивать. Вздохнул:
– В другой, так в другой.
– Ну, а теперь, я полагаю, надо все-таки взглянуть, кто они такие, наши разбойнички.
С этими словами Маркел вышел в сени и тут же возвратился с большим мешком в руках и чистой холстиной. Ее он разостлал на столе и поверх вытряхнул из мешка содержимое.
Это было обычное солдатское барахло: исподнее, портянки. Но когда Маркел развернул одну из портянок, на стол упал тяжелый литой, потемневшего серебра крест и орден Святого Владимира.
– Ах ты ж!.. – охнул Маркел. – Так ведь это Пашины!..
Сибирцев мгновенно вспомнил брошенную казаком фразу: «Пока Игнатка лютел, мы тоже зря времени не теряли…» Он взял небольшой малиновый с золотом и чернью крест с малиновым же бантом, окаймленным черными полоскали, словно взвешивая его на ладони, и взглянул на Маркела. Тот, отвечая на незаданный вопрос, вздохнул:
– В шестнадцатом. На Юго-Западном. Поднял солдат в атаку. Был ранен в первых траншеях.
Вот оно что!.. Сибирцев покачал головой, осторожно положил орден на стол.
– А я ведь тоже там был. Под Барановичами.
Маркел очень внимательно, словно впервые, взглянул на него из-под нахмуренных кустистых бровей, потом, отложив серебряный наперстный крест и орден, сгреб барахло в кучу и, ухватив холстину за концы, резко отшвырнул все в угол горницы. Крест же и орден перенес на киот, к лампаде.