Четвёртая пуля
Шрифт:
9
Договорить в этот вечер не пришлось. Вернувшись через несколько минут, Маркел сказал, что его вызывают в волисполком, надо срочно снарядить с полсотни телег с мужиками и в спешном порядке выехать в Карповку, это примерно в двадцати верстах отсюда. Дело там какое-то срочное у военных обнаружилось. Сопровождать будет заградотряд и чоновцы. Такая срочность и усиленная охрана диктуются известиями о том, что через Моршанский уезд возможны прорывы антоновских отрядов, убегающих с юга от наступающих красных войск. Словом, мишаринская история продолжалась.
Маркел посоветовал Сибирцеву отлежаться денек под присмотром деда, а там, глядишь, можно будет заняться делом. Показав деду, где что в доме находится,
– А я все равно вспомню, откуда знаю вашу фамилию. Обязательно вспомню… Кстати, если вдруг, хотя я в этом и не уверен, кто-нибудь навестит и станет интересоваться, что сказал доктор, думаю, вы не сочтете за особый труд ответить, что поездка может состояться утром. Ну, честь имею.
И с тем стремительно ушел.
За сном, обедом, разговорами даже и не заметил Сибирцев, как день стал клониться к вечеру. В доме пахло старым деревом, высушенными травами. Неутомимо тлела лампадка, источая тонкий ладанный дух. Воспользовавшись отсутствием Егора Федосеевича, вышедшего по своим делам на двор, Сибирцев решил осмотреть жилье, пока еще не совсем стемнело.
Для начала он забрался на лавку и поснимал футляры икон. Открыл их: внутри ничего кроме икон не было. Осторожно живет Маркел. Конечно, случись неожиданный обыск, сразу сюда руки потянутся. Интересно другое, ведь Маркел не является партийцем, а тем не менее состоит в Совете. Значит, пользуется уважением, иначе вряд ли бы его назначили на такой пост, назначили, не поглядев, что беспартийный. А насчет лозунгов-то он правильно понимает, знает, что почем и откуда. Может, когда-то и сам эсерам сочувствовал? Или до сих пор неравнодушен?
На печке и вокруг нее тоже ничего достойного внимания не было, так, травы сушеные да какие-то пыльные веники.
За перегородкой, как предположил Сибирцев, была небольшая кухня. Стол, полки, посуда, неширокий топчан. Тоже пусто. В буфете – бутылки, немного столовой посуды, кульки с крупами…
Есть еще чердак и, видимо, подвал. Есть погреб. Наконец, сарай и хлев – это еще будучи на дворе заметил Сибирцев. Но путешествие туда лучше совершить утром пораньше, когда народ вокруг еще спит, чтоб не привлекать внимания соседей. А вот дом хорошо бы осмотреть еще сегодня.
На что рассчитывал Сибирцев? Найти какие-нибудь следы оружия? Нет. Маркел не такой человек, чтобы держать его дома. Он умен, осторожен и понимает, что за такие вещи – сразу к стенке при нынешнем чрезвычайном-то положении. Сибирцева интересовало другое: он хотел найти хоть какие-то штрихи, которые могли бы рассказать о прошлом хозяина этого дома. Как бы ни был он осторожен, обязательно в какой-либо неучтенной мелочи, забытой бумажке, еще в чем-то, но обязательно должен открыться.
Потому, взяв лампу, Сибирцев вышел в темные сени. Открыл осторожно дверь во двор, выглянул и улыбнулся: на козлах для пилки дров сидел Егор Федосеевич и, укрепив на ногах свои сапоги, тщательно обтирал их тряпицей и о чем-то беседовал сам с собой. Сибирцев не стал окликать, беспокоить его. Ведь такая радость! Может, первые сапоги в жизни, и не беда, что сняты с ног покойника…
Вдоль стен Сибирцев обошел сени, заглядывая за пустые бочки, ящики. Рукомойник с ведром под ним. На крышке рукомойника – кусок серого, неприятно пахнущего мыла – целое состояние по нынешним временам. Половичок в углу, за большой бочкой. В противоположном углу возвышалась над кучей хозяйственного хлама лестница, над ней закрытый люк на чердак. Сибирцев хотел было шагнуть к лестнице, но передумал, поставил на пол лампу и поднял половичок. Пусто. Пошарил по половицам ладонью и за что-то зацепился, вроде гвоздика загнутого. Придвинул лампу: точно, петелька. В куче хлама под лестницей быстро нашел ржавый загнутый гвоздь, вставил его концом в петельку и потянул с силой на себя. Шевельнулась широкая половица, приподнялась, и под ней открылся темный, пахнущий душной пылью провал. Следом за первой легко поднялась и вторая половица. Обнаружилась небольшая лесенка. Стараясь не шуметь, Сибирцев встал на нее, опустил в подпол лампу и увидел вполне добротное крепкое помещение, выложенное камнем, у стен два широких топчана и стол между ними. Серьезное помещение. С десяток человек разместится, и еще место для оружия останется. Сибирцев ступил на твердый земляной пол. И высота подходящая, сам не задевал макушкой потолка, значит, и Маркел не сильно сгибался. Стены плотные, нигде ни зазора. И выход отсюда, пожалуй, лишь один – через люк. Тут тебе и тайник, и тюрьма, если хочешь. Занятное место. Небось не для солений приспособлено…
Выбравшись из подвала, Сибирцев привел все в порядок и отправился теперь на чердак. Ну не бывает так, чтоб никаких абсолютно следов. Должен же Маркел где-то дать сбой, промашку. Почему-то сейчас у Сибирцева было двойственное чувство: с одной стороны, он напоминал себе сыщика, ведущего страшно любопытный поиск, увлекательную, опасную игру, а с другой – ему очень не хотелось, чтобы поиск дал какой-нибудь результат. Вот такое томительное и где-то даже гнетущее чувство. Для анализа его не было ни времени, ни возможности – все внимание обострилось до предела. Но Сибирцев догадывался, отчего это так: ему был бы неприятен, нежелателен сейчас любой факт, направленный против Маркела. Что это? Старая, забытая офицерская честь, высокое достоинство, неожиданно проявившееся в последней, мельком брошенной фразе Маркела: «Честь имею»? Или то, что Маркел вот так легко и безоглядно поверил ему лишь за одно то, что вместе были на великой войне, и оставил пароль – ведь никак иначе нельзя понимать слова про доктора и утреннюю поездку? А доктор-то, кстати, здесь при чем? Уж не фельдшера ли Медведева имеет в виду этот пароль? Вот те на!.. Значит, есть-таки связь… Странно, как это сразу не пришло в голову?
Сибирцев остановился, заставил себя не отвлекаться и снова принялся оглядывать чердачный хлам. Все тут заплело паутиной. В углах поблескивали старые бутылки, снова пустые ящики, сломанные стулья, разбитое, видно, шикарное когда-то трюмо. Скорее всего, это не Маркелово барахло, а осталось от прежнего хозяина, ведь говорил дед, что не очень давно живет здесь Маркел, года четыре. А хламу этому, конечно же, гораздо больше лет. Так, может, и искать тут нечего?
Сибирцев решил уже спускаться с чердака, передвинул с дороги разбитый венский стул и что-то упало ему на ногу, металлически звякнув. Он нагнулся и поднял саблю. Нет, не саблю, а парадный палаш, так эта штука называлась, – в потертых кожаных ножнах, запыленная и, похоже, крепко проржавевшая. Прихватив палаш с собой, Сибирцев осторожно спустился в сени, прикрыл за собой люк, долго отряхивался от пыли, паутины, что липла к лицу и рукам, и вошел в комнату.
Первым делом стал разглядывать палаш. На удивление клинок легко вышел из ножен – не такой уж и старый, значит. И ржавчиной едва-едва тронут – только на эфесе. Различил на клинке возле эфеса какую-то вязь. Тут пришлось напрячь зрение – темновато все-таки. Это была гравировка – надпись, сделанная золотой насечкой: «Полковнику Званицкому Марку Осиповичу от нижних чинов». Да, славная надпись. С завитушками. Мастер делал. Это значит, что владелец сей штуки воистину пользовался уважением и солдат, и своих офицеров. Не часто такие подарки делали командирам.
«Марк Осипович… Позволь-ка, – напрягся Сибирцев, – а как же Маркел Осипович? Странное совпадение…» Он прикрыл палаш шинелью и позвал деда со двора. Тот явился в обнимку со своими сапогами.
– Ась, милай?
– Забыл спросить, Егор Федосеевич, а не знаешь ли ты, как фамилия нашего хозяина?
– А как жа, Звонков ихняя фамилия, как жа…
– Понятно. Спасибо. Я тебя вот чего позвал: давай-ка, брат, еще полечимся.
– Ета мы зараз, милай, ета чичас! – радостный дед метнулся к буфету, но Сибирцев, смеясь, остановил его: