Четвертый Рим

Галечьян В.

"Пять смертей только при переходе правления от блаженного убийцы к убийце сладострастному, — посчитал Луций, — и все ради того, чтобы навесить на себя 1808 лавровых венков". Ему вспомнилась притча о спасителе с мечом.

У спасителя распадающегося общества меч может быть или обнажен, или скрыт в ножнах, но истина состоит в том, что, однажды изведав кровь, меч уже надолго не остается без дела. Пусть вожди льют слезы, подобно Цезарю, проявляют милосердие к врагам, распускают армии, как Август, клянутся в непролитии безвинной крови, однако меч от своего не отступит и неотвратимо погубит неправедный режим державы.

"Итак, можно ли на примере римских вождей выращивать героев, способных ответить на угрозы, вставшие перед обществом, и возродить его — так ставит вопрос перед историей наш лицей", — внезапно сформулировал все время ускользавшую от него мысль Луций.

Переходя к качествам речи, магнитофон отметил, что достоинств речи пять: чистота, ясность, краткость, уместность, красота. За этим стоит как первое из добавочных достоинств — наглядность.

Следует усвоить себе красоты слова, действующие на слух, и ярко звучащие буквы, выбирая их по ка-коли-честву. Красота слов состоит в особенной отделке самой речи, мыслей, в достоинствах самих предметов.

Так кто же приводит людей в трепет? С кого они в оцепенении не сводят глаз, когда он говорит? Кто вызывает у них возгласы восторга? Кого они, так сказать, считают богом среди людей? Тех, кто говорит строй-определен-про-стран-но, яркими слова-образа-ми, как бы вводя в самую речь некий стихотворный размер, одним словом, красиво, как Сенека:

Меж царств границы пролегли, и новые Воздвиглись города, и стали с копьями Чужое грабить или защищать свое. Бежала, нравами гнушаясь дикими Людей с руками, кровью обагренными, С земли Астрея, звезд краса бессмертная. Воинственность росла и жажда золота По всей земле, и зло возникло худшее: Страсть к наслажденью, вкрадчивая пагуба, Что крепнет, в заблужденьях силу черпая. В пороках многих, издавно копившихся, Мы тонем, и жестокий век нас всех гнетет, Когда злодейство и нечестье царствуют И всеми похоть властвует постыдная И к наслажденьям страсть рукою алчною Гребет богатства, чтоб пустить их по ветру.

3. ЗАЛЕТНЫЕ

После занятий Луций вернулся к себе в расположенную на самом верху пятиэтажного здания мансарду с громадным окном, выходящим прямо на Кутузовский проспект, и уселся на подоконник. Справа от него, внизу, возвышались руины Триумфальной Арки, разрушенной танками хана Шамира, прямо под окнами банда таксистов лениво переругивалась в ожидании не появляющихся клиентов. Поток машин был вял и редок, поскольку нефтяная блокада Тюменской республики так и не была прорвана. На уцелевшей колонне бился на ветру золотой с черным монархический флаг. Двуглавый орел клевал воздух согласно порывам ветра. С противоположной стороны доносились гнусавые песнопения. Это бритоголовые кришнаиты пытались привлечь случайных прохожих.

Зазвенел железный будильник, который Луций выменял на раритет — карту СССР в границах 1985 года. Перед тем как отдать карту, они с братом долго с удивлением рассматривали изображение гигантской страны, равной которой по величине и мощи не было в истории. Что ж, семь часов, время встречать брата. Луций снял голубой нейлоновый комбинезон и надел дырявый синий халат. В карман он положил молоток на длинной ручке и острую отвертку с заточенным как бритва лезвием. Юноша вышел на проспект, поглядел вправо и влево и быстро зашагал к метро. Мальчик уже ждал его.

Метро оставалось одним из немногих общественных мест в городе, где в самом деле было безопасно. По распоряжению императора в каждом вагоне находились двое полицейских с собаками. Двенадцатилетний Василий был в белых куртке и джинсах, хотя Луций каждый раз просил его одеваться не броско. Обняв брата за плечи, Луций почти довел его до перехода, когда снизу из подземелья вынырнули двое "залетных", как их называли в городе, и плечом к плечу встали перед ним.

— Земляк, дай прикурить, — обратился один из них к Луцию, и его широкое, с медным загаром лицо расплылось в откровенной ухмылке. Юноша знал, если объявились двое залетных, то рядом обязательно обнаружатся еще четверо или больше, но также знал, что залетные свое здоровье очень берегут, поэтому он просто сунул руку в карман и вытащил заточку. Блестящий луч протянулся от руки Луция к лицу здоровяка, и тот сразу отпрянул.

— А то продай мальчишку, — сказал сипло второй громила и сунул руку в карман, — зелененькими заплатим.

— Бежим! — шепнул Луций брату, и они, выскочив обратно на тротуар, опрометью бросились поверх ограждения на проезжую часть, которая к счастью была абсолютно пуста. Как Луций и ожидал, залетные за ними не побежали. Просто к тем двум, которые лениво поднялись по ступеням и, стоя у перил, провожали взглядом убегающих, присоединилось еще несколько человек. Все они, казалось, чего-то ждали.

— Бери правее! — крикнул юноша брату, не желая наводить залетных на лицей и опасаясь таксистов, которые внезапно замолкли и стали поворачиваться к бегущим. Они забежали в свой переулок. Один из таксистов собрался броситься за ними, так во всяком случае показалось Луцию, и тут вдалеке, с устья Рублевского шоссе послышался стон сирены и засверкали синие "мигалки". Залетных с противоположной стороны тротуара тотчас словно сдуло в подземный переход. Таксисты бросились по машинам и с ревом умчались вперед, подальше от полицейского кортежа с проверкой документов, потому что чрезвычайное положение еще не было отменено.

— Чай будешь с вареньем? — спросил Луций брата. Тот только кивнул. Потом, решив что, может быть, кивок вышел не слишком убедительным, громко добавил:

— Хочу! И хлеба хочу с сыром.

Юноша пошел кипятить чайник на общую кухню, а когда вернулся, нашел рядом с братом ту самую злокозненную рожу, из-за которой он утром едва не лишился невинности. Нежданный приятель сидел рядом с Василием, полуобняв его и пощипывая рукой за щечку, вторая его рука держала вожделенный бутерброд с сыром, который Луций рассчитывал разделить с братом.

Увидев Луция, который не смог скрыть болезненной гримасы, его преследуемый друг встал, не отнимая бутерброд ото рта, и свободной рукой крепко обнял друга детства. Луций немедленно отстранился.

Никодим по лицу Луция прочитал все и, широко раскрыв рот, отгрыз сразу половину бутерброда. Причем оба брата сделали глотательные движения, будто помогая ему. Тут Луций опомнился и грозно посмотрел на брата.

— Я же приказал тебе никого не пускать, — прошипел он, и рука его нащупала розовое ушко Василия.