Четыре фрейлины двора Людовика XIV
Шрифт:
Он тихо и отрицательно покачал своей выразительной головой.
– Но, милостивый государь, – вмешалась живо младшая из дам, – Мария Фонтанж всё может сделать для вашего повышения.
– Mademoiselle Бовё права, молодой человек, ваша невеста может всё, после той милости, которая была ей оказана сегодня только королем на привале в Марли.
Значит, молодая особа, сидящая в карете, была девица Бовё, – но кто же была эта дама?
– Ко всему этому, – продолжала эта последняя, заметив сильную дрожь, пробегавшую по нему всякий раз, когда упоминалось имя его невесты, – в случае недостаточности слов девицы Фонтанж, я буду счастлива воспользоваться для такого любезного человека, как вы, своим влиянием, которое я ещё сохраняю. С нынешнего же дня я желаю говорить о вас с королем.
– Обо мне, сударыня! – вскричал он в ужасе.
– А отчего же нет? Кто же более вас этого достоин?
– Воздержитесь от этого и для себя, и для меня.
– Отчего это?…
– Потому что вы подвергнете опасности, без малейшей для меня пользы, то влияние, которым вы пользуетесь.
– Я… – маркиза Монтеспан!
– Госпожа Монтеспан! – повторил он с удвоенным изумлением и душевной тоской.
– Разве я вас пугаю?
– Нет, маркиза… но меня страшит моя судьба.
– Прошу вас, перестаньте говорить загадками, я подала вам пример откровенности. Что могло произойти со вчерашнего дня между вами, вашей невестой и королем?
– Я вам буду отвечать, так как вы меня спрашиваете. Я стоял у этого перекрестка, на том самом месте, где вы меня встретили, менее получаса тому назад, как вдруг мимо меня проехали две особы, один кавалер и амазонка.
– Ах! да, – сказала маркиза с язвительным выражением, – король и девица Фонтанж!.. Ах! вы там были!.. Я начинаю понимать.
– Не знаю, подстрекаемый каким то демоном или наверное сходя с ума, я сделал движение, чтобы приблизиться к ним, и помешал таким образом их весьма дружескому разговору.
– Доканчивайте! Доканчивайте!
– Девица Фонтанж пришпорила свою лошадь и отвернулась, чтоб меня не видать, а король бросил на меня такой взгляд и сказал такое слово, которого я никогда не забуду. О! оскорбление!.. и мне!.. – пробормотал он с стиснутыми зубами и с сжатыми кулаками.
– Несчастный! – вскричала маркиза. – Молчите!
– О! не бойтесь ничего, сударыня, так как я ведь их не раздавил на месте, то все кончено. Небу было угодно, или оно дозволило, чтоб мое отчаяние превзошло мой гнев.
– Бедный молодой человек!.. – сказала вполголоса девица Бовё, бросая на него трогательный взгляд.
– Я понимаю эти вещи! – сказала маркиза. – Гей! что такое?
– Это сбор.
Охота приближалась к концу, олень застигнутый при выходе из болота, вернулся на свои первые следы, чтоб спуститься именно в полукруге аллеи, по которой проезжали наши три особы в пятидесяти шагах от них. Скакала толпа охотников, свора собак так ревела, что заглушала даже эхо, трубы били сбор.
– Я расстаюсь с вами, сударыни, – сказал Ален.
– Одну минуту только, – сказала маркиза; – посмотрите же туда! Наступил конец драмы.
Обер-егермейстер подавал королю нож, чтоб нанести последний удар побежденному оленю и сдерживаемому в одно время и собаками и охотниками.
Один из последних отрезал ногу животного и подал её королю.
В продолжении какой-нибудь минуты продолжалось возбужденное в высшей степени внимание и ожидание среди этого сборища придворных, одержимых каким-то фанатизмом до всего того, что касается этикета, и всегда беспокоящихся о том, куда дует ветер.
Кому Людовик XIV преподнесет этот трофей? Если бы тут присутствовала королева, он принадлежал бы ей по праву. Но в отсутствии королевы, уже давно удаленной от всех этих весёлых празднеств, кто будет отличён этим безмолвным почтением, кто имеет такую же власть, как королева над монархом? Все, обладающие хорошим зрением, тотчас заметили приближавшийся экипаж маркизы. Осмелился ли Людовик XIV в первый раз, лишить её отличия, к которому он сам её приучил?
Он решил вопрос, не выказав ни малейшего колебания.
По его приказанию, обер-егермейстер, преклонив одно колено, подал ногу пойманного оленя Марии Фонтанж, которая, обезумев от гордости, едва не упала в обморок.
– Ах! государь мой, – сказала она, опираясь на его руку, которую он ей предложил, – вы меня ослепляете счастьем.
И весь двор преклонился, дрожа от восхищения, преклоняясь перед той, которую милость короля официально посвятила в его фаворитки.
Экипаж г-жи Монтеспан и лошадь Алена стояли довольно близко и на довольно возвышенном месте, так что от их взора и слуха не скрылось ни одной подробности всего происшедшего, а также они хорошо могли угадать, по изумлению лиц, слова, которыми обменивались придворные.
– О стыд!.. – пробормотал честный бретонец.
– Молодой человек, – сказала ему маркиза, – вы были правы, что не положились на мое влияние, я его считаю окончательно в упадке… Но терпение… я сильнее, чем это воображают… А что касается до вас, то вы теряете невесту, это правда, но у вас остаётся союзница.
– Увы! сударыня, ни вы, ни кто другой, не в состоянии более мне помочь, мне ничего более не остается.
– Что вы! А месть?
Сказав это слово и сопровождая его каким-то неумолимым выражением, она приказала своему кучеру присоединиться к охоте.
Что касается Алена, то он уже обернулся назад и на этот раз безотлагательно возвращался в Париж в лихорадочном состоянии, смешанном с бредом.
Глава девятая
Отчаяние от любви. – Мари-Ноэль сближается с нищим. – Рассказ последнего. – Разбойник, но преданный. – Выздоровление.
Ален вернулся к себе домой каким-то чудом, и инстинкт его лошади способствовал тому более, нежели он.
Его денщик и его же молочный брат, Мари-Ноэль Кермарик, испуганный его положением, употребил все усилия, чтобы уложить его в постель; он сопротивлялся и хотел немедленно ехать в Дюнкерк.