Четыре пера
Шрифт:
— Но я разделяю с ним ответственность, — заверил ее капитан Уиллоби, — и не собираюсь от нее уклоняться. Мне жаль, что мы причинили вам боль, но я не считаю, что ошибался. Я забираю перо и снимаю обвинения, но это ваша заслуга.
— Моя? Что вы имеете в виду? — спросила Этни.
Капитан Уиллоби с удивлением повернулся к ней.
— Человек может жить в Судане, но при этом все же иметь некоторое понятие о женщинах и их безграничной способности прощать. Вы отдали перья Фивершему, чтобы он смог восстановить свою честь. Это совершенно очевидно.
Еще до того, как капитан Уиллоби
— Вы можете повторить ваши слова? — тихо спросила она. — Очень медленно, пожалуйста.
— Вы отдали перья Фивершему...
— Он сам вам так сказал?
— Да, — продолжил капитан Уилооби, — дабы впоследствии он своей храбростью убедил тех, кто их послал, взять их назад, и восстановил свою честь.
— Этого он вам не говорил?
— Нет, я сам догадался. Видите ли, на первый взгляд позор Фивершема казался несмываемым. Возможность могла не представиться никогда. Скорее даже, она не могла представиться. Ему ведь и в самом деле пришлось ждать три года на Суакинском базаре. Нет, мисс Юстас, только женщина, с ее женской верой, могла придумать этот план и вдохновить мужчину воплотить его.
Этни рассмеялась и повернулась к нему. Ее лицо светилось гордостью, каким-то странным образом гордость придала кротость ее взгляду, неземную яркость румянцу на ее щеках и улыбке. Уиллоби, смотревший на нее, вышел из себя.
— Да, — воскликнул он, — это вы спланировали его искупление.
Этни снова радостно рассмеялась.
— Он рассказывал вам о четвертом пере? — спросила она.
— Нет.
— Я скажу вам правду, — сказала она, садясь на свое место. — Это его собственный план от начала до конца. И я ни на что его не вдохновляла. До сего дня я ни слова не слышала ни о каком плане. С той ночи в Донеголе я не имела вестей о мистере Фивершеме. Я велела ему забрать перья, потому что они принадлежали ему, я хотела показать, что согласна с обвинениями. Жестоко? Но я пошла дальше. Я вынула из своего веера четвертое перо и вручила ему. Я хотела порвать с ним навсегда, положить конец не только знакомству с ним, но и любым теплым чувствам, которые он мог бы сохранить ко мне или я к нему. Я хотела удостовериться, что мы станем навсегда чужими, сейчас и... потом, — последние слова она произнесла шепотом.
Капитан Уиллоби не понял, что она имела в виду. Возможно, лишь лейтенант Сатч и сам Гарри Фивершем могли бы понять.
— Мне было грустно и горько, когда я это сделала, — продолжила она. — Наверное, мне всегда было горько с того дня. Думаю, все пять лет я ни на минуту не забывала то четвертое перо и спокойное достоинство, с которым он его принял. Но сегодня я рада, — и ее тихий голос зазвенел от гордости. — О, я так рада! Ведь это его замысел и его воплощение. Только его, и я очень горда. Он не нуждался ни в женской вере, ни в побуждении.
— Однако он послал его вам, — озадаченно указал на перо Уиллоби.
— Да, — ответила она, — да. Он знал, что я буду рада узнать. — Она вдруг прижала перо к груди и некоторое время сидела с сияющими глазами, пока Уиллоби не встал, указывая на проем, сквозь который они пришли.
— Боже правый! Джек Дюрранс! — воскликнул он.
В проеме — единственном входе и выходе —действительно стоял Дюрранс.
Глава шестнадцатая
Этни совершенно забыла о существовании полковника Дюрранса. С того момента, как капитан Уиллоби вложил ей в руку это грязное, некогда белое перо, все ее мысли были заняты Гарри Фивершемом. Рассказ Уиллоби поглотил ее, память заполняла жестами, взглядами, голосом Гарри пробелы в повествовании. Она унеслась прочь из этого августовского сада, солнечного света и ярких цветов, и эти тяжелые пять лет, что она высоко держала голову и приветствовала мир храброй улыбкой, потускнели в ее воспоминаниях. Возможно, она даже не осознавала, насколько тяжелыми они были, пока не подняла голову и не увидела у изгороди Дюрранса.
— Тсс! — сказала она Уиллоби, лицо ее побледнело, глаза на мгновение крепко зажмурились от болезненного спазма.
Но у нее не было времени на чувства. Несколько минут разговора с капитаном Уиллоби были праздником, и он закончился. Ей снова нужно взять на себя ответственность, которой ее наделили эти пять лет, и немедленно. Если она не может забыть — а она точно знала, что не сможет, — она не должна выдавать того, что не забыла. Дюрранс должен продолжать верить, что она приносит в их брак нечто большее, чем дружеские чувства.
Он стоял у самого проема и прошел в него. Он так легко догадывался обо всем, что ему нельзя позволить встретиться с капитаном Уиллоби и даже узнать, что тот приезжал. Этни огляделась в поисках путей отхода, прекрасно зная, что их нет. Перед ними лежала бухта, а с трех сторон — густая изгородь. Вход был только один, и его преграждал Дюрранс.
— Не двигайтесь, — прошептала она. — Вы его знаете?
— Конечно. Мы три года пробыли вместе в Суакине. Я слышал, будто он ослеп, и рад, что это не так, — он сказал это, заметив свободную походку Дюрранса.
— Говорите тише. Это правда, он слепой.
— Невозможно догадаться. Полагаю, любые слова утешения тщетны. Что я могу ему сказать?
— Не говорите ничего!
Дюрранс все еще стоял в проеме и, казалось, смотрел прямо на сидевших на скамейке.
— Этни, — скорее сообщил, чем позвал он, и спокойный утвердительный голос создал полнейшую иллюзию, будто он видит.
— Не может быть, что он слепой, — сказал Уиллоби. — Он нас видит.
— Он не видит ничего.
— Этни, — снова позвал Дюрранс, громче и с оттенком сомнения в голосе.