Четыре туберозы

Петровская Нина И.

И ты счастлив, нам скорбь, тебе веселье Не в будничных тисках ты изнемог, Здесь на земле ты справил новоселье, И празднично ещё горит чертог. Ты много знал; с испугом и любовью Пытливым взором ты за грань проник. Но, что ты знал, не предано злословью, Из тайн не сделано тяжёлых книг. Ты просиял и ты ушёл, мгновенный, Из кубка нового один испив, И что провидел ты, во всей вселенной Не повторит никто… да, ты счастлив! Лишь, может быть, свободные стихии Прочли и отразили те мечты, Они и ты — вы были как родные, И вот вы близки вновь — они и ты. Ты между них в раздолье одиноком, Где тихий прах твой сладко погребён. Как хорошо тебе в лесу далёком, Где ветер и берёзы, вяз и клён. Валерий Брюсов 1901

ПРОЛОГ

(У ясновидящей)

Широкий, волнистый туман, Безбрежное море видений И скованный властно вражды ураган, Рубиново-яркие к выси ступени. Подавленный шёпот планет, Запуганных мощною волей. Угаданный сердцем «Привет!» Вопрос не рожденный: «Доколе?» Туман колыхнулся; из тысячи лиц Мятущихся, жалких он слит: Так стая испуганных птиц С размаха летит на гранит. Кого испугались ночные виденья? К земле всколыхнулись их вечные звенья? Зачем на их лицах мертвящий испуг? Кто смеет тревожить властительных слуг? То также лицо, но темнее других, Глаза его пламенем светят угрюмым, Искрами жжёт он духов земных, Сквозь них прорывается с шумом. «Кто, дерзкий, внезапно мне путь заградил? Кто смеет бороться со мною? Я царь над телесным, я тело родил, Я буду владеть и душою!» Но грозно туманы молчали, Вопрос без ответа погас. Где-то, кого-то на царство венчали, Там, где не ведают нас. И дрогнули духи, и криком Они огласили безбрежность, И встало виденье с истерзанным ликом, Кровавая надпись над ним: «Неизбежность».

ГЛАВА I

Вздымались седые пески, Надвигались ратью летучей, Догоравшего

неба куски Гасли за тяжкою тучей. Пески закрывали пути, Равняли и выем, и выступ, В город стремились войти, Надвигались дерзко на приступ [123] . Народ, смятеньем объят, Понимал бессмысленность битвы! Звучал полновесный набат, Во храмах не молкли молитвы. Один только Князь, как всегда, Был уверен в себе и спокоен. Он стар, но не властны года Над тем, кто бессмертья достоин! Он в тайны науки проник, Он дал народу законы, Он с врагами бороться привык, Ни в чём не встречал он препоны! И смело поднял он меч, Пошёл на боренье с песками; Чтоб силой принудить их лечь, Решил потоптать их войсками. Но туча за тучей неслась Песков всепобедная сила, И тщетно топтал их разгневанный князь: Войско стена окружила. Усталых, упавших тела Покрывает саван зыбучий. Всё черней беспросветная мгла, Всё грозней находящие тучи [124] . И нет путей, наконец. Князь готов покориться проклятью: Он встретит смерть, как боец. С своею верною ратью!.. Но вдруг выступает старик, Пескам угрожает клюкою. Столетний пергаментный лик Дышит волей живою. И пали послушно пески Ковром золотисто-чудесным… Войска, отступя, далеки, И Князь вдвоём с неизвестным. И молвил странный Старик: «Князь! ты ведаешь много, Ты в тайны земные проник, Но тайнам нет меры у Бога! И в них-то зрим нам Господь, Как солнце в зеркальной меди. Те тайны косную плоть Ведут к великой победе. Избранник ты меж людей, Я незримый твой покровитель. Благодать в душе возлелей, Будь в высшей борьбе победитель!» Так молвил старик и исчез, А князь был в раздумье глубоком. Солнце с прозрачных небес Смотрело торжественным оком. Свой меч волоча по песку, Князь в город пошёл, побеждённый. Но верил в душе Старику, Словами его опьянённый. Победную рать народ [125] Встретил в восторге великом. Всю гулкую ночь напролёт Князя славили кликом. Во дворце не молкнул напев Весёлых, торжественных песен. Были пляски прельстительны дев, Был кубков звон полновесен. Холодная, тихая ночь Лампады зажгла богомольно, Людям желала помочь Молитвой престольной. Но князь на пиру меж друзей Всё грезил о вещей загадке, Вздымая грудью своей Мантии пышные складки. И только раз на пиру Он поднял орлиные очи И жадно внимал гусляру, Как внемлют видению ночи.

123

В первой редакции (1903 г.): «Готовились дерзко на приступ…» (прим. сост.).

124

В первой редакции: «Всё грозней восходящие тучи…» (прим. сост.).

125

В первой редакции: «Победную рать весь народ…» (прим. сост.).

Песнь гусляра

«Как уснут все люди [126] Мёртвым, тяжким сном, — Божья воля буди На сердце моём. Я, покинутый мирами, Вам о свете говорю И бессмертными словами Предвещаю вновь зарю. Вам не внятен свет великий Между снами темноты: Часто цепкой повиликой Роз заглушены кусты. Но под ней живая сила Бьёт живительным ключом; Розы ранняя могила Оживёт пред вешним днём. Так и вы, слепые люди, Возродитесь после смерти. Божья воля буди! Слову песни верьте!» Так спел неизвестный гусляр… Прекрасную голову клонит. Открыл ему многое песенный дар, Но смысл его песни не понят! …………………………… И утром верных своих Князь созвал снова на вече: «Покиньте жён молодых, Идите со мною на сечу!» Трепет недавний забыт, Пред славой бесследно он канул. И каждый о верный свой щит Рукой испытанной грянул, Как сизый матёрый орёл, Привыкший бороться с ветрами, Князь рать на победу повёл… И шли ряды за рядами.

126

В первой редакции: «Когда уснут все люди…» (прим. сост.).

Песнь похода

Проснулся свет Над станом врагов. Сечи привет! Вся к биться готов. Дружный звон От броней живых. Идёт миллион Бойцов удалых. Мы в сечу идём, Мы встали от сна, Мы песни поём, — Заря — как весна! Щит о щит. Меч о меч! Ветр свистит! Дышит сечь! Смерть и плач, Крик и смех! Всяк палач! День потех!

ГЛАВА II

Войска проходили по множеству стран, Раздвигая победные грани. Под столицами вражьими ставили стан, Налагали нещадные дани. Но был ненасытен водитель их, Князь. И отдых ему был неведом [127] , Какою-то жаждой безумной томясь, Спешил он к новым победам. За войском кровавый и огненный след, Убийство, проклятия, горе… Но вот и пути им свободного нет: Пред ними свирепое море. Но есть же за далью туманов и гроз Безвестная, новая суша! Туда своим криком зовёт альбатрос. Призыв его радостный слушай! И Князь поспешает на борт корабля. Вот преданы ветрам ветрила. И слышит могучих чужая земля. Её попирает их сила. Навстречу войскам надвигаются сны Каким-то тяжёлым кошмаром, Смелые дети безвестной страны На удар отвечают ударом. Сам Князь в упоенье желанной борьбы Летит перед сомкнутым строем. И радостен голос военной трубы, Сменяемый яростным воем. Но всюду, отвсюду враги и враги Идут, наступают как волны, Всё звонче, всё громче, как громы, шаги [128] , Но грозно ряды их безмолвны. И снова, как в вечных зыбучих песках, Напрасны и доблесть, и сила. По войску прошёл торжествующий страх… Все поняли, — здесь их могила! Бегут… и напрасно, зовя и трубя, Князь образумить их хочет; Исполненный веры в судьбу и в себя, Напрасно победу пророчит. И сзади тяжёлый удар топора Его повергает на землю. «Не верю! Ужели настала пора? Воистину ль смерть я приемлю? Итак, мой старик, ты неправ, ты солгал! Я не был небесный избранник! Напрасно тебе я поверил, искал! Умру на чужбине, как странник!» И очи покрыл ему влажный туман, И дух его, волю почуя, Метался, желаньем глухим обуян, Пугаясь, желая, тоскуя… Но голос внезапный раздался: «Восстань! Ты смерти ещё не достоин. Не эта тебе предназначена брань, Не здесь будешь биться, как воин». Князь голос узнал своего старика, И пламя влилось ему в жилы. И встал он, исполнен, как юноша, силы, Готовый искать и бороться века! …………………………… Он встал с кровавой земли, Он встал, огляделся кругом. В тумане, чуть зрима вдали, Пустыня лежала в венце золотом. Она улыбалась на кровь и на смерть, Улыбалась, как мать на ребёнка. Над Князем дышала небесная твердь, И жаворонок в небе плакался звонко. И опять стоял перед ним Старик с тяжёлой клюкою. Лик, прозрачный, как дым, Был исполнен волей живою. И Князь, узнавши его, Упал перед ним на колени И молвил: «Скажи, отчего Желаньям нет утолений? За путями всегда есть пути, Всегда есть сильнейший над нами, Как силу твою мне найти? Себя оковать ли цепями!» Губами чуть внятно шурша, С глубокой улыбкой во взоре, Уверен в словах, не спеша, Старик отвечал ему: «Горе! Познай, не однажды текло Земное твое прозябанье. В душу тебе налегло Много былого сознанья. Ища и стремясь, ты не знал, Что свершаешь волю былую: Былого врага ты искал, Теперь я его указую. Как чёрный, холодный упырь, Гоним мучительным страхом, Дух сильный влетел в монастырь И в нём поселился монахом. К нему ты, избранник, придёшь, Как нищий с святою мольбою Под рясой предательский нож Внезапно блеснёт пред тобою. Ты Демона тело разрушь, Отдай себя в грешные руки, И станешь властителем душ, Пройдя непомерные муки. Тогда ты увидишь меня, Меня ты забыл, но мы братья! И в борьбе за сияние дня Мы раскроем объятья…». Князь слушал… Внезапно старик Разлился в сребристом сиянье, И старый пергаментный лик Уплыл от него, как мечтанье. ……………………………… И Князь пошёл по пустыне, Признав ту волю своей [129] ; Товарищей прежних отвергнув, отныне Он жаждал исполнить веленья теней. И дни проносились над ним И жгли его огненным жалом. И ночи с лобзаньем святынь Склонялись над Князем усталым. И чахлые корни земли, Желая от смерти Предтечу спасти, Из песчаных груд проросли, Ложились ему на пути. И много мучительных дней Горячими шёл он песками, И много бездомных теней Духовными видел очами.

127

В первой редакции: «Отдых ему был неведом…» (прим. сост.).

128

В первой редакции: «Всё гулче, всё громче, как громы, шаги…» (прим. сост.).

129

В первой редакции: «Признав эту волю своей…» (прим. сост.).

ГЛАВА III

Пустыня и тени теней, Снов пролетающих стоны, Мириады зажжённых свечей На небе у вечного трона, И шёпот небесных жилиц, Летящих стеснённой толпою, Готовых повергнуться ниц, Чтоб лёгкой подняться стопою… Ожила угрюмая ночь! Сперва стонала и плакала тяжко, Боясь откровения утра. Ожила

угрюмая ночь! И свод небес, Когда-то убранный алмазом, Подёрнут тяжкой синевою, Как мертвеца покров. Давно застыл, не видит лес, Как водяным и мёртвым глазом Во тьму глядит широкий ров, Гнилой наполненный водою. За ним в болоте притаились Обители святой седые стены; Они с безмолвьем примирились, Веков познавши перемены. Дух пролетал над областью уныния; Он слышал, как ковыль шумел. На горизонте — выгнутая линия — Звезды нездешней хвост алел. На кочке плавучей ведьма сидела, Нагими руками власы заплетала, О чём-то безвестном она сожалела, О радостях духов она лепетала. И стан её стройно склонялся под звуки, В них тайна хранилась былого напева. Во мраке сияли белые руки [130] , И долго пела болотная дева… Но юное утро явилось вдали, И ночь задрожала в тоске безысходной, — И духи, и тени поспешно ушли В незримую бездну дорогой свободной. Монастырь неподвижен и строг. Там колокол гулко рыдает: Того, кто с молитвою лёг, К молитве он призывает. Пред Князем монахи стоят: «Скажи нам, оборванный нищий, — Нам жалок твой ветхий наряд. — Давно не вкушаешь ты пищи? Тебе мы дадим отдохнуть; Мы к трапезе сядем с тобою. Забудь про неверный свой путь, Направленный грешной судьбою!» Князь жадно на лица глядит, Ищет врага между ними: Но каждый достоин на вид, Измучен делами святыми. И слышится голос ему: «Скажи им завет о спасенье, Доступный простому уму». На Князя сошло вдохновенье.

130

В первой редакции: «Во мраке сияли прелестные руки…» (прим. сост.).

Речь Князя к монахам

«Мы живём былыми снами, И без них мы тени, Обречённые веками На бесплодность сожалений. Кто здесь молиться посмеет? Здесь холодом веет! Только в смерти, смерти милой Станем снова ближе к Богу [131] . После смерти с ярой силой Мы опять познаем много [132] Скрытой правды в грубом теле. Скажите! Молиться вы смели? Все родились мы слепыми, И слепыми мы живём. Хоть и званые, — чужими Мы войдём в Предвечный Дом. Сердце моё леденеет! Скажите, здесь ужасом веет? Тот, кто Божьими дарами Осенён щедрей других, Пусть поспешными устами Осенит мой слабый стих. Вырвите ужас из сердца телесного. Жду я ответа небесного!» Князь умолк и весь застыл, И дрожал он в ожиданье. В нём угас мгновенный пыл, Бегло вспыхнувшее знанье. Столпились монахи вокруг, И старца они убеждали: «Предвечной Правды ты друг, — Ответь ему словом скрижалей». И выступил к Князю тогда Старец согбенный. Длинна и седа борода, Лик его странен смиренный, В очах его полуживых Огонь, как зарница, играет. Грозно взглянув на своих, Он страннику слово вещает.

131

В первой редакции: «Станем ближе снова к Богу…» (прим. сост).

132

В первой редакции: «Мы познаем снова много…» (прим. сост.).

Речь Монаха к Князю

«Напрасно ты Бога гневишь, От века мы знаем уставы. И много столетий здесь царствует тишь, Пред Богом мы правы! Никто не входил к нам до этого дня, Чтоб не быть нашей тайной утешен. Он радостно жил, хоть являлся, стеня, Святым умирал, а прежде был грешен. Ты хочешь низвергнуть великий кумир, Но людям без нас показалось бы хуже: Даруем сердцам мы божественный мир, А мир бестелесный нам, странник, не нужен. Находит приют здесь от жгучих страстей Кто их разлюбил или ими измучен. Другого не нужно! Людей пожалей! Над миром усталым наш колокол звучен». И старец торжественно смолк, Главу преклонив лицемерно: Он был между овцами волк, Но пастырь монахам примерный. А князь на него посмотрел, Прозреньем опять осенённый. И понял Монах — защититься хотел, — Нарушить хотел неземные законы. Три раза свой нож опустил Князь в грешное тело Монаха: Себя же крестом осенил, Спасаясь от вещего страха… Отпрянули в ужасе все И смотрят на грешное дело, И вдруг, огневой полосе Подобное, что-то взлетело. Стогласно гудит монастырь: В нём колокол гулко рыдает; Его безобразный упырь Крылами своими качает. В том видя таинственный знак, На князя бросается братья. Не явно ли Богу он враг? То глас неземного проклятья! [133] На князя оковы кладут, В тюрьму запирают под сводом. «Преступника завтра сожгут Пред всем монастырским народом!»

133

В первой редакции: «Не голос ли то неземного проклятья?..» (прим. сост.).

ГЛАВА IV

Глухая усталая ночь! Снами больными, больными виденьями Измучилась добрая ночь: Сегодня прикована тяжкими звеньями К земле земная, забытая дочь. Ты мать не забыла, старуху печальную, Ты чарам зловещим не веришь земли. Зажгла ты на небе лампаду пасхальную, Чтоб светлые тени к земле снизошли. Ты скована снами, заботами грешными, Но в каждое сердце умеешь взглянуть; В тюрьму заглянула очами поспешными, И в страхе спешила свой лик отвернуть. Высокий, звонкий свод, Отзвук каждого движенья, Бесов злобный хоровод И — мученья, и мученья! Нет, не хочешь ты мучений, Стонов грузных тел. — В небесах ликуют тени, Чертят грешному предел. Ты всех объяла тканью нежной — Покров единый надо всем; В тебе нет горести мятежной [134] , Твой взор прозрачен, тих и нем. Смело ты зажгла зарницы, Осветила ярко тьму, — Грозно огненные птицы В княжью вторгнулись тюрьму. И руки слепцов разъярённых Застыли пред трепетным светом, А камни в стенах полусонных Их встретили звучным приветом. Высокий, звонкий свод Опустел, и бесов нет. Их расторгнут хоровод… Последнему утру — привет! ……………………………… О, печальный, тихий звон, Друг ночей бессонных, Божьей мыслью окрылённых, Ты нам вождь, ты наш закон [135] . Ты и в княжеской тюрьме Разливаешь блеск по плитам; Райским светом в полутьме По его скользишь ланитам. Князь в молитвенном покое Утра ждёт. Утром кинет он земное И к Предвечному взойдёт. Вот и юный луч проснулся В сумрак сводов заглянул [136] , На страдальца улыбнулся И к цепям его прильнул. А потом широко, плавно, Осветив угрюмый свод, Он походкой своенравной Побежал вперёд… Но чу! то звон ключей, Железный шум у двери, И гул смолкающих речей… То палачи, то люди-звери. «Убийцу сегодня сожгут Пред всем монастырским народом. Он пытку изведал под сводом. Глядите, глядите, ведут!» [137] Владыку морей и земли, Постигшего тайное знанье, К смерти вели, Вели его в грозном молчанье. Гордо и прямо он шёл. Глядел, как орёл светлоокий, Словно он витязей вёл Сразиться в равнине широкой. Безмолвно шли палачи. На костёр подымались несмело. Пламя зажжённой свечи С ветром боролось, слабело. Князь застыл; на огонь обратился Взор его, полный любви; Приговору внемля, склонился… «Кровь проливший да сгинет в крови!» Жадное пламя Змеёю проворной ползёт, То меркнет, то грозно, как знамя, До небес досягнёт. Рассыпаются угли; игриво Пламенный бегает конь, Мотает развившейся гривой. Ржёт и хохочет огонь. Рушатся балки и доски, Высится шея огня… Далёко звучат и дрожат отголоски [138] , Померкло за дымом мерцание дня [139] . Но в миг последний, Когда костёр осел, Вдруг колокол с башни опять загудел [140] , Зовя к похоронной обедне. И всякий в смущенье спросил: «Что это такое? Кто, грешный, устава не чтил, — Убийце гласить о покое?» Узрели: на башне высоко над ними Старик вдохновенный стоял, И гулко, и мощно руками худыми Он колокол правды над миром качал. И вспомнили все эремита, Почившего много уж лет, Была его память с преданием слита… О грешном вещал он грешным ответ. ………………………………………… Клубы дыма в пространство безгрешное Срываются с места, грехом отягчённого, За ними спешит, поспевает душа неутешная, Душа неутешная князя казнённого. Позабыл он, что прежде, когда-то Он стремился по струям эфира, Что имел он учителя-брата, Что расстались они для спасения мира. Душа в полоненье — движенье неверное, Струится влиянье от грузной земли, Ещё тяготеет пространство трёхмерное — Учители-духи ещё не пришли! Хаос надвигается! Ужас коснеющий… Кто-то незримый там улыбается, Без-образный, Образ — имеющий. «Довольно, довольно страданья. Люби же себя и пойми, Ты расстался безгрешен с людьми, Ты в храме предвечного знанья». Душа прояснилась и вспомнила вдруг Целый ряд непонятных мучений, Перед правдой грядущей минувший испуг, К величью холодному сотни ступеней. И восстала она, развернулась она И помчалась по воздуху смело. И была она снова сильна, А далёко под нею ужасное тело.

134

В первой редакции: «В тебе нет стонов горести мятежной…» (прим. сост.).

135

В первой редакции далее следует ещё одна строфа:

Без ответа на страданье, Без пределов в колебанье, В беспредельности сиянья Будишь сон былого знанья (прим. сост.).

136

В первой редакции: «И в тюрьму лукаво заглянул…» (прим. сост.).

137

В первой редакции: «Теперь же, глядите, ведут!..» (прим. сост.).

138

В первой редакции: «Далёко звучат и кричат отголоски…» (прим. сост.).

139

В первой редакции: «Далёко за дымом померкло мерцание дня…» (прим. сост.).

140

В первой редакции: «Вдруг колокол с башни опять зазвенел…» (прим. сост.).