Чингисхан. Сотрясая вселенную
Шрифт:
«Смиде шуточка отца, как я понимаю, понравилась, – мысленно усмехнулся Эйрих, выйдя из дома. – Непонятно только, как к этому относится Айзасмида [55] …»
Айзасмида – это сын Смиды, помогающий отцу в кузнице. Предполагалось, что мальчик, который на год младше Эйриха, поедет в соседнюю деревню, где будет учиться у Мульды Хайхса [56] . Через пару лет или около того, Эйрих не интересовался специально, но в деревне сложно не узнавать всякие подробности из жизни соседей.
55
Айзасмида (готск.
56
Хайхс (готск. Haihs) – одноглазый. Это прозвище, а не фамилия. Фамилии – это для очень высокой знати, а простолюдинам и всяким мелким аристократам фамилии не положены.
Правда, так получилось, что они собираются спешно убираться из этих земель, как в старые и не очень добрые времена, поэтому обучение мальца будет отложено на неопределенный срок, и с бронзой Айзасмида работать не будет…
Вскочив на коня, Эйрих поехал прочь из деревни. Надо проверить ближние рубежи деревни, попрактиковаться в конной стрельбе, а также поразмыслить над происходящим и о путях отхода из Паннонии.
Защита деревни обеспечивалась пятью десятками воинов, постоянно находящимися при оружии и посменно занимающими позиции в дозорах. Любой противник будет обнаружен заранее, чтобы деревня успела собрать достаточно воинов для отражения атаки.
Естественно, против гуннов это не поможет, потому что когда гунны идут на тебя в набег, мало будет даже тысячи воинов.
У их деревни сейчас триста сорок воинов, причем большая часть из них годится только для набегов. При населении в тысячу семьсот тридцать человек можно сказать, что они выставляют неплохое количество воинов. На самом деле триста сорок – это их предел. Дальше только старики и дети. И вообще, если эти триста сорок будут убиты, их деревне конец: женщин, детей и стариков больше никто не защитит. Помочь может полное объединение их союза деревень в единую державу. Только вот как это осуществить? Как заставить старейшин отдать всю свою власть единственному вождю?
«А надо ли им отдавать свою власть?» – подумал Эйрих.
Римский Сенат – это работоспособная структура. Если верить Марцеллину, а не верить ему сложно, именно благодаря правильным действиям Сената удалось добиться расцвета Римской республики, что позволило завоевать огромные пространства и добиться такого расцвета, что все остальные державы могут только завидовать.
Иронично, что земельные приобретения империи были незначительны и меркли на фоне того, чего добился Сенат.
Октавиан Август, несмотря на всю неординарность личности, очень быстро отказался от завоевания германских земель за Рейном, потому что боялся признать собственную ошибку, а никто из придворных лизоблюдов не посмел даже напоминать ему об этом. В «О своей жизни» принцепс не написал ничего о Германии, потому что война против германцев происходила позднее, но, исходя из прочитанного, Эйрих сделал вывод, что Октавиан действовал только там, где уже когда-то начали и оставили задел предки. Мог ли Октавиан Август, словно цензор Марк Порций Катон, каждое заседание Сената заканчивать словами «Германцы должны быть уничтожены»? [57]
57
«Германцы должны быть уничтожены» – перефразированное выражение Марка Порция Катона Старшего «Карфаген должен быть разрушен». Этой крылатой фразой он заканчивал каждое свое выступление в Сенате.
Следует знать, что Марк Порций Катон Старший был участником Второй Пунической войны, отличался суровым нравом, беспощадностью к собственным политическим врагам, а также стал всемирно известным своим стариковским ворчанием об упадке морали среди римлян. Также следует сказать, что после становления цензором Катон не отказался от своих громких заявлений и провел ряд радикальных реформ, ограничивающих траты на роскошь, что оздоровило республиканский бюджет и позволило выделить больше денег на Третью Пуническую войну.
Цензорство
Принцепс не имеет права рисковать. Серия поражений, и будь уверен, что в Риме скоро появится новый принцепс. Даже такой всеми признанный правитель, как Август, был вынужден прислушиваться ко мнению окружающих и иметь ауру вечно успешного и непобедимого принцепса. А как легче всего оставаться непобедимым?
«Если ты больше не воюешь, тебя нельзя победить», – подумал Эйрих.
И, если верить Марцеллину, Октавиан Август перестал рисковать ровно после сокрушительного разгрома в Тевтобургском лесу. Раньше он не знал таких поражений, поэтому действовал смело и решительно, а стоило разок, пусть и по-крупному, проиграть…
Аммиан Марцеллин не делал таких выводов о принцепсе, но такие выводы сделал Эйрих и сопоставил их с личным опытом. Он проигрывал, такое бывало, но никогда не случалось, чтобы его разбивали наголову, полностью пресекая завоевательный поход.
«И я даже не могу понять чувств принцепса, пережившего такой удар, – вдруг осознал Эйрих, сворачивая налево по проселочной дороге. – Я никогда не проигрывал настолько ужасно».
Но также он помнил, что даже незначительные и ни на что не влияющие поражения вызывали активные пересуды среди монголов. И в этом вся проблема единовластия. Принцепс, император, вождь, диктатор или деспот – они не могут ни с кем разделить ответственность за неудачу.
Пусть формально у Августа был Сенат, но даже последняя собака в Риме знала, что Сенат почти ничего не решает и эти сволочи лишь зря просиживают белоснежные тоги.
«Но как сделать так, чтобы почести победы доставались исключительно принцепсу, а презрение поражений разделялось с Сенатом?» – задался вопросом Эйрих.
Он чувствовал, что это возможно и даже нужно. Принцепс или император может испугаться, а вот Сенат не испугается. Сколько бы ни наносилось республике поражений, сколько бы раз ее ни ставили на грань погибели, она всегда вставала с колен и давала сдачи. А императоры… Императоры не переживали даже нескольких поражений. Как только становилось ясно, что император ослабел, его тут же травили или резали, после чего ставили на его место удобного и всех устраивающего человека.
Жалкое зрелище, которое видит перед собой Эйрих, – это прямое следствие слабости императоров. Да, империи еще сильны, но вечно это продолжаться не может. Аларих уже столько лет орудует в сердце Западной империи, а римляне ничего с этим не могут поделать. Это позор и предтеча краха империи.
В прошлой жизни Эйрих бы такого ни за что не допустил. Но прошлая жизнь больше не вернется, поэтому ему следует думать о будущем.
«Создать подобие Сената из старейшин готских племен? – размышлял Эйрих, поглядывая по сторонам. – В этом точно что-то есть, но…»
Но затем он понял, что сохранение власти старейшин противоречит его долгосрочным планам.
«Хоть здесь и сейчас мы выиграем от чего-то подобного, но тогда придется терпеть все это старичье, считающее, что они-то лучше знают, куда нам идти дальше», – подумал Эйрих, и ему не понравилась эта перспектива.
Да, римская система власти позволила им переносить тяжелейшие поражения, но при этом такие поражения были бы просто невозможны, если бы держава была в крепких руках достойного правителя.
«А ведь они сами изгнали царей, – припомнил Эйрих первые главы «Деяний» Марцеллина. – Причем Сенат тогда уже существовал, но царь мог прислушиваться к нему или не прислушиваться. То же самое, что и нынешний Сенат…»
Риск изгнания царя тем или иным образом пугал Эйриха. Это выглядело неправильно и противоестественно, когда старики принимают решение и правитель вынужден бежать.
Луций Тарквиний Гордый три раза пытался вернуть себе власть, но все три раза потерпел неудачу. Добровольно отказаться от власти невозможно, поэтому Эйрих прекрасно понимал, что двигало Тарквинием.