Чипсы
Шрифт:
Около кремля, левее памятника Косьме, находится площадь, здание администрации и большой универмаг, в настоящем - ТРЦ, чуть вглубь -- площадка, где экстремалы катаются по полусфере на скейтах и великах и стоянка, где раньше из московских машин таскали магнитолы. А дальше вглубь - парк отдыха. Там аттракционы: детское колесо обозрения, свинки-паровозики по ровной плоскости и паровозики-кораблики по деревянным рельсам-"волнам", цепные карусели и жуткие американские качели, в болоте-луже - катамараны и лебеди. Лебеди противные. Они у нас в Мирошеве во всех водоёмах и прудах. Чёрные лебеди в пруду у кремля- ещё куда ни шло. Они для туристов. У них и домик посередине пруда, там мель. А белые, по-моему, давно скрестились с гусями. И шеи у них такие противные. Когда бомж - поберушник у кремля, сказал, что у меня лебяжья шея, меня перекосило. Дэн это видел. Мы с Дэном гуляли в парке прошлой весной, в марте, по лужам, и я специально подвела его к детской площадке,
Сколько себя помню, вход - 40 рублей. И когда маленькая была - 40 рублей, и сейчас.
– -Вечная такса, -- сказал Дэн.
– И мне казалась волшебством эта площадка, а батут представлялся чем-то космическим... Мне казалось, что дети, прыгающие на батуте - летают в невесомости. Но, в отличие от тебя, я ни разу не заходил на эту площадку, да я вообще редко в парке гулял, чтобы не расстраиваться. Шарики-то продавали по сто-двести рублей! Мы на эти деньги могли и крупы и масла купить.
– - Самая здоровая еда. Молодцы, -- сказала я, чтобы "слезть" с болезненной темы.
– - Да уж, -- скривился Дэн.
Он был в ужасном настроении. В таком настроении он сразу становился злым и языкастым. И самое обидное, что меня больше всего расстраивало в такие дни, Дэн становился как бы своей противоположностью -- склочным и мелочным как краснолицая торговка, угрюмым и злопамятным как рецидивист. В принципе, ничего страшного: ни крика, ни оскорблений и резких движений. Только интонация, пренебрежительное выражение лица и едкие словечки, на которые я и внимания не обратила бы, если бы их говорил допустим Макс. Но Макс никогда таким не был. Если он злился, он злился, кидался на врага. А Дэн... Всё с ухмылочкой, всё с подтекстом... Меня удручало, выводило из равновесия то, что именно Дэн ведёт себя так недостойно, повода-то особого не было, он сам попросил меня рассказать о шраме, я и повела его на место, где я пострадала. Поведение Дэна в меланхолии напоминало мне многое и многих. Так вели себя у папы на допросах подозреваемые: наркодельцы да и почти все наркоманы с Иголочки. Они злились, лгали, выгораживая себя, наговаривая, оговаривая подельников. То же происходило и в ОДН: подростки-обидчики, уверенные в безнаказанности яростно наговаривали на пострадавших от них - тихих и молчаливых. Но в ОДН иногда случались "перевёртыши": "обидчики" просто сопели и молчали, а "пострадавшие" жаловались, жаловались - скулили. И видно было даже мне, что "обидчиков" "пострадавшие" просто довели до ручки и до ножки, "обидчики" не выдержали и - ответили. Из-за этого я в ОДН редко ходила - сопящие "обидчики" и скулящие "пострадавшие" напоминали наш с Дэном конфликт во втором классе. В папином же отделе по борьбе с наркотиками я с десяти лет присутствовала на "сложных" допросах. Ни в мирошевской тюрьме, ни даже в колонии -поселении, где я тоже была с папой пару раз, я ни разу не видела поведения, достойного мужчин, и много-много раз описанного в тех книжках, которые мы проходили в школе по программе. Швабрин из "Капитанской дочки" был просто сама порядочность на фоне тех, кто попадал к папе. Я пыталась оправдать поведение Дэна в меланхолии тем, что он живёт на Иголочке, и что его старший брат - в местах заключения, и тем, что средний его брат вообще не появлялся и не навещал ни Дэна ни маму. Я пыталась убедить себя в том, что это всё обстоятельства, Дэн беден, а может даже иногда и голоден. Да и потом... такие "чёрные" приступы случались с ним очень редко, и я, как могла, старалась его успокоить и не показывать, что я очень и очень расстраиваюсь из-за его завуалированного хамства. Я пыталась уговорить себя тогда, что всё нормально, ничего не случилось, девяносто процентов людей ведут себя именно так постоянно, а не во время депрессий. А зря. Я теперь это точно знаю. Не надо оправдывать подлого и недостойного, не надо давать человеку шанс. Не надо. Но вот в чём дело. Дэн-то этот шанс мне дал, полюбив меня (хоть мама в это и не верит) после давнишнего конфликта, где я, прямо скажем, повела себя хуже, чем Дэн во время той нашей мартовской прогулки. Я всё-таки рассказала об обиде...
Мы вернулись из Казани. И я, пятилетняя, обрадовалась родной площадке! Покаталась на качелях, посидела на фигурках, сняла рядом с батутом сандалики (так все делали, в обуви на батут нельзя) и -- полезла на батут.
Прыгало много детей. Человек семь. Батут огромный, на нём и по двадцать человек спокойно прыгали. И вот прыгают дети, и я распрыгалась, даже прыжок "ноги врозь" стал получаться - я к тому времени год гимнастикой отзанималась. И смотрю -- девочка рядом, смотрит внимательно. Я перед ней ещё вальсовыми прыжками покрасовалась, и опять - скок!--"ноги врозь". И девочка стала пытаться повторить, но ничего у неё не выходило. Чёлка её повисла сосульками, и так небольшие глазки сузились от злого прищура. Она пыталась от мягкого оттолкнуться, а это бесполезно: на таком батуте, который гасит прыжок, всё делается на силе. Я и говорю девочке:
– - Ух ты!
– и села на кривой-кривой шпагат. Все прыгают, а я на шпагате сижу и получается как бы колыхаюсь, как шлюпки на Волге.
Я и сказала:
– - Я -- шлюпка на Волге. Я из Казани вернулась, от бабушки Сании.
– - Сании?
– - Девочка почему-то стала ухмыляться.
Я тогда попыталась сальто сделать, но бухнулась и говорю:
– - У меня ещё дед Ильгиз был. Злой.
– - Злой?
– переспросила девочка.
– - Ага. Он умер. А другой дедушка, папин папа, погиб. Его убили.
– - Убили?
– - Ага. В Москве. Ночью.
– Ночью?
– - И вдруг девочка на меня села.
Я, получается, лежу, а она на мне - сидит и смеётся. Я выкарабкалась из под хулиганки и начала убегать, точнее - прыгать от неё. Но девочка стала меня "преследовать". Обпрыгала, обогнала и запрыгала впереди. Получилось у нас такое соревнование. Мне это не понравилось. Нечестно! Она была намного больше и старше и "прыгала" с перебежками и бросками на пузо. А на батуте "рыбкой" можно далеко отпрыгнуть. Я разозлилась, рывком прыгнула к ней, опёрлась на её плечи и снова прыжок "ноги врозь" сделала. Высокий-высокий получился. Кто-то из наблюдающих родителей мне захлопал... И опять я оказалось в лежачем положении. Девочка молча душила меня, бормоча : " Я -- тебя, я - тебе..." Кто-то что-то стал кричать, девочка отпустила мою шею, как пантера выпустила когти, царапнула меня по лицу и скатилась с батута, обулась... Мама бежала ко мне. Она не видела, как девочка меня повалила. Она побежала на чей-то крик. Мама подумала: вдруг её помощь кому-то нужна... А это была я, её дочь! Я кричала! Я не плакала, я сидела на батуте и орала от испуга. Батут перестал колыхаться. Все дети стояли и смотрели на меня. Кто-то из взрослых, чей-то папа, снял меня с батута, передал маме с рук на руки. И все как ни в чём не бывало снова запрыгали и завизжали. Небритый рабочий в оранжевом комбинезоне принёс мои сандалии. Откуда он знал, что это мои?.. Сильно жгло висок. Мама посадила меня на лавку, и стала прикладывать салфетки. Она всё откладывала красные салфетки. Кровь текла и не останавливалась.
– - Перекись! Нужна перекись!
– попросила мама рабочего. Рабочий подошёл к служащей, которая до этого сидела в будке и проверяла входные билеты на площадку.
– - Всё новое. Вскрывайте, -- тараторила милая бабушка-служащая, протянув нам аптечку.
– - У меня всё есть, перекиси нет - выдохлась перекись, пустой пузырёк -- бормотала мама, пустой пузырёк в её руках дрожал.
– - Всё лето отработали, в первый раз аптечка пригодилась. Кто вас так?
Мама не ответила, она стала прикладывать к моему виску шипящую ватку, но ватки приходилось часто менять. Они по-прежнему быстро розовели. Наконец, кровь стала сочиться совсем чуть-чуть.
– - Что случилось, Арина?
– только тогда спросила мама.
– - Я прыгала и положила руки девочке на плечи, я прыжок "ноги врозь" делала. А она меня повалила.
– - Господи! Кожа стружками содрана! Так поцарапала глубоко!
– громко сказала служащая.
– - Покажи эту девочку!
– сказала мне мама.
Я огляделась. Какая-то девочка бегала по горке. Какая-то женщина стояла недалеко от горки очень прямо. Рядом с горками на пружинных петушках катались ещё девочки и визжали. Я начала сомневаться - все девочки мне казались похожими на ту, которая душила меня. Розовые футболки и джинсы...
– - У неё на футболке белым было нарисовано...
– - сказала я специально громко.
Женщина, стоявшая у горки к нам спиной, вздрогнула. Задница обтянута джинсами. Все смотрели на нас, а эта женщина - нет.
– - Вот её мать, сто процентов, -- громко сказала моя мама.
– Даже не извиниться за свою.
Женщина так и стояла, только спина стала ещё прямее.
– - Тупость!
– - сказала моя мама.
– - Иди уж отсюда. Уводи свою малолетнюю хулиганку!
Но ушла служащая, а женщина не пошевелилась даже.
– - Как столб будем стоять?
– крикнула моя мама спине и обтянутой заднице.
Девочка, моя обидчица, по всей видимости тоже всё слышала. Во всяком случае, больше никто не бегал по горкам. Скорее всего она забилась в какой-нибудь незаметный угол - их там много. Но мать обидчицы и пять, и десять минут спустя так и стояла, прямо и уверенно, метрах в пяти-десяти от нас. Другие мамы-бабушки стояли рядом. Они охраняли своих детей от возможного нападения "опасного ребёнка".
– - Надо мобильник купить, -- сказала мама.
– Сейчас бы папа нам помог. Вот скотина! Хоть бы ногти ребёнку остригала!