Числа зверя и человека
Шрифт:
Он сделал паузу. На Макса страшно было смотреть.
– Конечно же, я солгал, – продолжал Ройзельман как ни в чем не бывало. – Но она мне поверила. Кстати, если бы я применил чистый партеногенез, так называемое «девственное размножение», ты был бы девочкой, точным клоном самой Анны. Правда, я не уверен, что в биокопировании есть хоть какой-нибудь смысл, ведь прогресс обеспечивается вариативностью, которую, в свою очередь, гарантирует именно половой процесс размножения – одна особь из двух исходных клеток. Но, разумеется, генетического материала Эрика у меня не было. Поэтому – отчасти из лени, отчасти по другим причинам, о которых я не хочу говорить – я использовал свой собственный генетический материал. Ну и слегка подкорректировал, улучшил, так сказать, и усовершенствовал исходники, именно поэтому ты получился такой… способный. Но это как раз пустяки. Подумай о другом: ты – продукт соединения генов Анны и моих. Перевожу для неучей: я –
Рита сжимала руку Макса так, что под ее пальцами его кожа явственно побелела.
А Ройзельман, хотя и не мог видеть произведенного эффекта, очевидно, был абсолютно доволен. Он слегка щурился и презрительно улыбался, высокомерно глядя в камеру.
– Ну вот, мое последнее слово почти завершено. Вердикт присяжных предрешен. Я готов. И не боюсь вашего мелкого и мелочного суда…
Камера переместилась, крупно показывая левую руку Ройзельмана, на которой видна была небольшая, сантиметра четыре, царапина. Или, скорее, разрез – из него крупными каплями сочилась кровь. В правой руке блеснула ампула. Охранники кинулись к решетке, ограждающей скамью подсудимых, но Ройзельман одним быстрым движением бросил ампулу в рот и, видимо, языком переместил ее за щеку. Охранники застыли на месте.
– Не надо меня останавливать, ведь я сделаю за вас вашу работу, – кривовато улыбнулся Ройзельман. Говорил он теперь чуть невнятно, видимо, ампула за щекой немного мешала. – Вы сможете уже сегодня разобрать меня на органы. Но если вы так верите в свою мораль, то исполните последнюю просьбу приговоренного – не надо, чтобы в моем теле копались прозекторы. Впрочем, я не верю в то, что вы выполните мою просьбу. Но вот во что я верю – нет, я это знаю! Я помню, каким было человечество до начала моего эксперимента. Сейчас вам кажется, что все вернулось назад, но это иллюзия. Ясно вам? Иллюзия. Не обманывайте себя. Мир стал другим, и таким, как раньше, ему уже не быть.
Он улыбнулся:
– За ваш успех, дети Ройзельмана! – и сжал зубы.
Так, улыбаясь, он простоял еще две или три секунды. Затем упал грудью на решетку и сполз по ней на пол.
Но на лице его застыла улыбка.
Это было в самом деле жутко. Но – я обвел глазами тех, кто сидел сейчас рядом со мной, – в каждом из взглядов был не только страх. В каждом взгляде светилась решимость. И сила.
Мы победили один раз – когда Корпорация выглядела всемогущей, а мы сами казались маленькими и слабыми. Мы победили тогда – значит, если придется, мы победим снова.
– Вот же подонок! – воскликнула неукротимая Рита. – Теперь на наших детей начнется настоящая охота!
– Не начнется, – поспешил успокоить ее Макс. – Как бы ни был хитер Ройзельман, что бы он там ни сочинял, человечество слишком разумно, чтобы начать истреблять детей только потому, что какой-то маньяк объявил их его могильщиками. Не первый век, в самом-то деле. Двадцать первый. Не думаю, что Ройзельману кто-то поверит, кроме разве что одного-двух таких же психов.
– Тем более, что он ошибается по всем пунктам, – неожиданно сказала Жанна.
В полном изумлении мы все развернулись к ней. Но она, сперва смутившись от общего внимания, быстро взяла себя в руки и продолжила:
– Ошибается. Ну или, чтобы подтвердить свою точку зрения, сознательно передергивает, не могу сказать. Первое. Говоря о прогрессе человечества, довольно глупо приводить в пример кроманьонцев и неандертальцев. Кроманьонцы – вовсе не потомки неандертальцев, это два, хоть и близких, но разных – ну как орангутанги и шимпанзе – биологических вида. Для профессионального биолога ошибка непростительная, поэтому я и думаю, что он передергивает, подтасовывая факты в угоду каким-то своим подростковым комплексам. Кроманьонцы вытеснили менее совершенных неандертальцев – и это было межвидовое, а не внутривидовое соперничество. Далее, говоря о путях выживания вида, он делает вторую ошибку. Или, может быть, подтасовку. Неправда, что в природе сильнейшие пожирают слабейших, и это всеобщий закон. Отнюдь не всеобщий. Гуманизм – не прерогатива лишь человека. Даже копытные, уж на что, мягко говоря, не интеллектуалы, защищают своих самок и детенышей. Дельфины же любого своего раненого или больного собрата выталкивают на поверхность, чтоб не утонул. И чем разумнее вид, тем он гуманнее. Что же касается человека, то в отношении людей Ройзельман совершает третью, самую, кажется, глобальную из всех ошибку, ставя знак равенства между физической слабостью и неполноценностью вообще. Очень глупо их приравнивать, ведь сила человека – в разуме. Точнее, во всей совокупности психических процессов, ибо разум, не сплавленный с эмоциями – куда более страшная разновидность инвалидности, нежели инвалидность физическая. Сила человека – в разуме, чувствах, духе – в его душе. Именно поэтому для Homo sapiens как биологического вида пресловутая человечность – основа стратегии выживания, а не какой-то там тормоз. Если бы человечество
26
Франклин Делано Рузвельт (единственный американский президент, избиравшийся более чем на два срока – Рузвельт был президентом четырежды) после полиомиелита не вставал с инвалидного кресла.
27
Стивен Хокинг (р. 1942), английский физик-теоретик. Паралич начал развиваться еще в молодости, в итоге «свободной» осталась лишь одна из мимических мышц, на ней закреплен датчик, с помощью которого Хокинг работает с компьютером.
28
Ник Вуйчич (р. 1982). Из конечностей у него лишь деформированная (двухпальцевая) стопа. Умеет, однако, ходить, плавать, кататься на скейте и серфе, работать на компьютере. Проповедник и писатель.
Мы, хоть и не сговаривались, дружно зааплодировали. Ай да Жанна! Такая тихая, домашняя, практически незаметная женщина, которую, кроме как на кухне, и представить трудно. А тут – нате вам! Быть ей великим социологом!
– Да и вообще, кого вы слушаете? – насмешливо добавил Петр (я видел, как он тайком показал матери большой палец – мол, ты у меня ого-го!). – Ройзельман же проиграл, проиграл вчистую. Тоже мне, чо-о-орный властели-и-ин, – Петр смешно выпучил глаза. – Он ведь даже охрану лагеря толком выстроить не сумел. Несчастный лузер с амбициями палатина. А вы все воспринимаете его всерьез.
– Так-то оно так, однако ж этот лузер вполне мог всех нас угробить, и не только нас, – резонно возразил Макс.
– Малярийный комар тоже может, но это не значит, что так и будет. А я, например, могу взломать банк и украсть миллион, – ответил Петр и потянулся. – Или миллиард. Но это так скучно. И бессмысленно. Неинтересно, в общем.
Я посмотрел на него и подумал, что, чем черт не шутит, пожалуй, этот парнишка и вправду может. Он расценил мой взгляд по-иному:
– Да ладно! Это была моя розовая мечта когда-то – украсть миллион, чтобы мама не вкалывала по шестнадцать часов в сутки, а я не кантовался по всяким интернатам. Да вы, Феликс, – он очень по-взрослому посмотрел на меня, – наверное, меня понимаете.
– Слушай, Петр, – сказал вдруг Макс. – Только без обид, ладно? Прошлое прошло. Но мне интересно. Ты говоришь, мечтал украсть миллион. Но ведь ты запросто мог нас сдать и наверняка получить в награду от Корпорации столько бабок, что нули на чеке не поместились бы.
– Я мышь, а не крыса, – хмыкнул Петр. – Хотя, вообще-то, на крыс тоже зря наговаривают. У одной моей… – он замялся и покраснел до корней волос, – знакомой живет крысюк по кличке Принц Ойген. Милейший, умнейший и вернейший зверек, между прочим.
Кашлянули мы с Максом в унисон: видимо, оба одновременно попытались подавить рвущееся на язык сравнение: милейший… в отличие от своего покойного тезки.
Макс, кстати, уже вполне порозовел и вообще, как мне кажется, слова Ройзельмана произвели на него совсем не то впечатление, которое планировал этот мерзавец. Да, воспоминания о матери для Макса до сих пор почти невыносимо болезненны. Но вот известие о том, что он, извольте видеть, родной сын Ройзельмана (да еще и «усовершенствованный») нашего супермена, похоже, не очень-то взволновало. Или я ошибаюсь? Сомнения, видимо, зародились не только в моей голове.