Число власти
Шрифт:
Интеллигентная Инга Яновна спорила с Валерией Игнатьевной, категоричная Ирина Петровна громогласно опровергала их обеих, а Марина Михайловна тихо терзалась дурными предчувствиями, и никому из них даже в голову не пришло, что целью посещения странного милицейского лейтенанта была квартира Алексея Мансурова, сына покойной Антонины Дмитриевны, — образованного, тихого, вежливого и такого незаметного, что даже зоркие стражи, караулившие куст шиповника, не всегда могли с уверенностью сказать, дома он или нет.
Тем временем человек, послуживший причиной этого спора, поднялся по лестнице и без колебаний позвонил в дверь квартиры Мансуровых. Он отчетливо слышал дребезжание дверного звонка, но никаких других звуков из квартиры не доносилось. Милиционер позвонил еще
Тогда милиционер повел себя как-то странно. Вместо того чтобы повернуться и уйти восвояси или позвонить в соседнюю дверь, он вынул из кармана бренчащую связку каких-то продолговатых металлических стержней и тонких зазубренных пластинок и принялся, беззвучно насвистывая сквозь зубы, ловко орудовать этими железками в районе замочной скважины. Кепи с кокардой он повернул козырьком назад; его плечи и лопатки ходили ходуном под серой тканью форменной куртки, со стороны двери слышалось негромкое металлическое звяканье и царапанье. Это продолжалось не больше минуты, после чего замок щелкнул, и дверь открылась с негромким скрипом, свидетельствовавшим о том, что петли уже нуждаются в смазке.
Милиционер убрал в карман отмычки, поправил на голове кепи, в последний раз оглянулся на пустую лестничную площадку и тихо ступил в прихожую. Первым делом он прикрыл за собой дверь и запер ее на замок, после чего сделал шаг вперед и негромко позвал:
— Хозяева! Эй, есть кто-нибудь живой? У вас дверь открыта! Люди, ау! Я ваш новый участковый!
Квартира ответила ему тишиной, нарушаемой лишь доносившимися с улицы криками ребятишек да бормотанием неисправного смывного бачка в туалете. Милиционер кашлянул в кулак, немного расслабился, снял надоевшее кепи, утер рукавом вспотевший лоб и повесил кепи на вешалку.
— Живых нет, — констатировал он голосом Глеба Сиверова. — Что ж, проверим, нет ли мертвых...
Эта шутка ему самому показалась неудачной. Воздух в квартире был какой-то затхлый, как будто здесь несколько лет подряд не проветривали. Пахло застоявшимся табачным дымом, подпорченной пищей, каким-то грязным тряпьем и — неожиданно — хорошим кофе. Этот последний запах убедил Глеба в том, что он попал по адресу; если бы не кофе, он мог решить, что угодил либо в какой-то притон, либо в жилище опустившегося алкаша. Впрочем, спиртным в квартире не пахло.
Все еще стоя в прихожей, Слепой вынул из кобуры пистолет, а из кармана форменных брюк — глушитель. Он навинтил глушитель на ствол, чутко вслушиваясь в тишину, но не услышал ничего нового, кроме зудения бившейся о стекло мухи. Это была загадка природы, занимавшая Глеба с детства: откуда в закрытых, закупоренных, чуть ли не загерметизированных помещениях берутся мухи?
Стараясь не выпускать из вида входную дверь, он проверил кухню, туалет и ванную. В этих помещениях никого не было. Здесь царил относительный порядок — не тот порядок, который возникает в результате частых тщательных уборок, а тот, который годами сохраняется в редко посещаемых местах, вроде запертого на ключ и забытого за ненадобностью бомбоубежища. В ванной не оказалось ни полотенца, ни зубной щетки, ни бритвы; в туалете, правда, имелась бумага, но выглядела она так, словно к ней никто не прикасался уже, по меньшей мере, год.
Первые признаки жизни обнаружились на кухне. На плите стояла джезва с остатками кофейной гущи на дне. Джезва была теплая на ощупь. Глеб вздрогнул, ему захотелось резко обернуться, но он тут же расслабился: в пыльное, сто лет не мытое окно светило косое предвечернее солнце, оно-то и нагрело джезву. И плиту нагрело, и стенку за ней, и стол...
На столе стояла жестяная пепельница с тремя или четырьмя окурками. Чашка, из которой пили кофе, была разбита и валялась частично на полу, а частично — на газовой плите. Кофе коричневой лужей расплескался по линолеуму. Немного кофейной гущи было и на плите. Глеб потрогал ее, понюхал палец. С виду гуща была свежей, сегодняшней, да и окурки в пепельнице воняли так, словно их ткнули сюда час назад, а то и меньше. Глебу даже
Он вернулся в прихожую, осмотрел стенной шкаф, в котором не оказалось ничего, кроме нескольких старых курток и запыленной груды поношенной обуви — как мужской, так и женской, повернул за угол и оказался перед закрытой дверью в комнату.
Дверь была стандартная, двустворчатая, забранная узорчатым стеклом, не позволявшим разглядеть, что делается внутри. Здесь, возле двери, к запахам табачного дыма и затхлости примешивался еще один — резкий, знакомый, но до такой степени неуместный в городской квартире, что Глеб поначалу никак не мог определить, чем все-таки здесь пахнет.
Он взял пистолет наизготовку, повернул ручку и толкнул дверь.
Запах металлической окалины, тень которого он уловил в коридоре, ударил ему в ноздри. Здесь, в комнате, он забивал все остальные запахи. Теперь-то уж сомнений быть не могло: под потолком неподвижным полупрозрачным облаком стояла синеватая дымка.
— Ого, — негромко сказал Глеб, опуская пистолет. — Надо же, какой решительный парень!
Да, решимости Алексею Мансурову было не занимать. Комната выглядела так, словно по ней прошелся торнадо, ломая и калеча все, что попадалось на его пути. Старомодный сервант со снятыми дверцами глупо скалил на Глеба беззубые челюсти пустых полок. Содержимое полок беспорядочной грудой валялось на полу возле серванта. Груда, насколько мог разглядеть Сиверов, состояла из обрывков каких-то пожелтевших журналов и обломков печатных схем.
В углу за дверью стоял разложенный диван с неубранной постелью, выглядевшей так, словно на ней целый месяц спали, не раздеваясь и не снимая обуви. Глеб поморщился: ему почему-то казалось, что гению вовсе не обязательно быть свиньей.
Он шагнул вперед и увидел маленький столик у окна, на котором стоял компьютер — вернее, то, что от него осталось. Тот, кто бесчинствовал здесь, по всей видимости, не хотел беспокоить соседей, и потому не стал сбрасывать на пол тяжелый семнадцатидюймовый монитор. Вместо этого он точно обработал монитор молотком, превратив его в кучу пластмассовых и стеклянных осколков, перевитую пучками разноцветных проводов. Молоток лежал здесь же, рядом с системным блоком. Снимая стенку жестяного ящика, неизвестный Сиверову вандал не церемонился: выкрутив пару винтов, он отодрал жестяной лист руками, исковеркав его до неузнаваемости. После этого снова был пущен в ход молоток, и работали им так, как это делают шахтеры, которые откалывают кайлом куски породы.
Глеб положил пистолет на криво стоявший посреди комнаты обеденный стол и двинулся к компьютеру, переступая через разбросанный по полу хлам. Ему вдруг стало любопытно, что стало с жестким диском. Разумеется, на дворе стоял двадцать первый век, но Сиверов по опыту знал, что на свете до сих пор осталось достаточно кретинов, полагающих, что для уничтожения компьютера достаточно с шумом и треском разбить монитор.
Увы, тот, кто уничтожал компьютер, кретином не был. Глеб понял это, не пройдя и половины пути до окна. Обогнув большой, покрытый липким налетом и усеянный крошками стол, он увидел на полу источник странного запаха, который показался ему столь неуместным в городской квартире.