Чистая душа

Амир Мирсай

Но тут в дверях показался председатель городского Совета Газиз Баязитов.

В будни он всегда ходил в скромном темно-сером костюме, в суконной кепке. А сегодня на нем новенькая коверкотовая толстовка и белые брюки с зеленым пятном от травы.

Камиль, видя, что председатель спешит, коротко спросил.

— Слышали?

— Слышал, — сказал Баязитов. Он не остановился, но, увидев, что Камиль с Санией идут за ним, немного замедлил шаг.

— Мы были на берегу Камы, — сказал Камиль, — и не слышали, что передавали по радио…

— И

я не слышал, — сказал Баязитов, — тоже был на прогулке за городом. Миляуша была с вами?

— Была. Наверно, сейчас уже дома.

Дойдя до угла улицы, Баязитов остановился;

— Извините, спешу на бюро райкома.

— Газиз-абый, — спросила Сания, — не собираете депутатов?

— Соберем… — Баязитов строго посмотрел на Санию. — А вы, товарищ Ибрагимова, не беспокойтесь. Вы ведь в отпуске, сидите дома. Если нужно будет, вызовем.

Он ушел.

Камиль хорошо знал председателя горсовета, отца одной из своих учениц — Миляуши. Нет, это был уже не тот Баязитов. Он всегда был спокойным человеком и выглядел старше своих сорока лет. Даже люди, старшие rto возрасту, почтительно величали его «Газиз-абый». А сегодня? Нет, сегодня никак не подумаешь, что человеку стукнуло сорок. Как-то весь он подобрался, помолодел…

Да, все в Ялантау вдруг изменилось с этого часа. Вчерашний день ушел в далекую историю. Кончилась мирная стройка, продолжавшаяся более двадцати лет. Началась военная страда — Великая Отечественная война.

Камиль в эту ночь спал плохо. О чем только он не передумал! Но сколько ни думал — приходил к одному выводу: да, нужно быть на фронте.

Наутро он пошел в военкомат и попросил зачислить его в ряды Красной Армии. Военный комиссар посоветовал не спешить.

— Нужно будет — сами вызовем, — сказал он.

Камиль вернулся. Но сейчас он не мог ни о чем думать, и дом казался ему какой-то временной станцией на его фронтовом пути. Прочитав в газете последние телеграммы, решил зайти в райком.

Секретарь райкома Башкирцев встретил его по-обычному спокойно.

— Здравствуй, дружище! Как дела?

— Дела-то ничего, да вот… — начал было Камиль.

А Башкирцев как ни в чем не бывало продолжал расспрашивать о житье-бытье.

Камиль заговорил о том, с какой просьбой он пришел сюда.

— Я коммунист. Здоров, крепок. Считаю, что мое место на фронте, — закончил он.

Башкирцев деловито задал вопрос:

— На кого оставляете школу?

— Когда уходят в армию, разве спрашивают о том, кому оставить свое место?

— Тебя ведь еще не призывают?

— Будто не найдутся люди на должность директора школы!

— Ты, Камиль, наверно, знаешь Антона Семеновича?

— Какого Антона Семеновича?

— Макаренко.

— Как не знать…

— Видный педагог, а?

— Конечно.

— Недавно я прочитал одну его статью. Там он приводит интересный эпизод. В коммуне для беспризорных ребят он работал шестнадцать лет. И вдруг его переводят на другую работу. Нужно уезжать. Услышав об этом, коммунары

начинают плакать. Макаренко и самому нелегко расставаться… Он говорит своим коммунарам последние, прощальные слова, И вдруг его взгляд падает на рояль. На рояле пыль. И Макаренко, прервав свое прощальное слово, спрашивает: «Сегодня кто дежурный?» Ему сообщают. «Под арест на пять часов», — говорит Макаренко. Ну, что скажешь?

— Интересно! Я об этом не знал.

— Не сказал: «Я ухожу, а вы что хотите делайте», а?

Камиль понял, на что намекает Башкирцев, и попытался оправдаться:

— Так это было в мирное время…

Голос Башкирцева стал суровым:

— Вот так, Камиль. Желание твое понимаю. Наступит очередь — уедешь. Но все-таки не забывай: ты сегодня директор школы. И если самому придется уехать, на кого оставишь школу? В каком состоянии оставишь?

Слова Башкирцева отрезвили Камиля Словно рассеялся туман, и он начал видеть все вокруг. Вот и кабинет секретаря райкома, оказывается, все такой же, каким был всегда. Та же светлая, просторная комната, тот же покрытый красным сукном длинный стол, и у стола давно знакомая пальма.

А за письменным столом, на своем обычном месте Башкирцев. На нем та же гимнастерка. На стене портрет Ленина. Чуть левее — большая карта района. Тут же барометр. Стрелка показывает на «ясно». Все как в мирное время.

И липы за окном стоят спокойно, и часы с тяжелыми гирями тикают все так же неторопливо. Не один Камиль, весь актив Ялантау знает, что эти часы работают безупречно.

Камилю даже стало неловко перед Башкирцевым. Он понял, что до последней минуты был во власти какой-то странной растерянности. Да, нельзя так, ведь судьбы войны решаются не только на фронте.

— Вы правы, — сказал он наконец. — Я, признаться, позабыл, где нахожусь. Но все-таки, товарищ Башкирцев, считаю, что мое место на фронте.

Конечно, секретарь райкома хорошо понял его: ведь к нему сегодня приходило много людей с подобными заявлениями. Башкирцев гордился их самоотверженностью, но открыто не показывал свои чувства и не торопился выносить решения. Несомненно, раз началась война, главное место — фронт. Вполне естественно, что коммунист рвется на фронт. Башкирцев и сам, когда услышал о нападении гитлеровцев, подумал о фронте. Он вспомнил, как, будучи еще семнадцатилетним юношей, сражался с бандами Колчака.

Весной 1919 года колчаковцы наступали на Ялантау. Отдать город врагу было нельзя — здесь хранились огромные запасы хлеба, здесь зимовал в затоне большой речной флот. Надо было или уничтожить все это, или эвакуировать. А на Каме вот-вот тронется лед… И уездный партийный комитет принимает решение не пропускать врага в Ялантау. Для этого был организован отряд в помощь Красной Армии.

И Башкирцев был в этом отряде. Здесь он получил первое боевое крещение. Все храбро сражались. Врага удалось задержать. Но немало пролилось крови там. Многие коммунисты погибли у Ялантау за Советскую власть…