Чистая книга: незаконченный роман
Шрифт:
Пришел назавтра Иван со сплавщиками, а плотов его нету. Нет, паром на месте. Только клейма на торцах – щепоткинские. Что случилось? Пока Иван и его люди гуляли в деревне, Щепоткин – он не спускал глаз с Ивана – за ночь со своими людьми обрезал торцы бревен и заклеймил своими клеймами.
Щепоткин сам стоял на первом плоту и попивал чаек. Не кричал, не ругался.
– Что, Иван Мартынович, сплавщиков привел? Это хорошо, хорошо. Надо не мешкать плавить лес. А с тобой расплачусь хорошо. Это ведь не шутка – по Ойле пронесть столько лесу. Без воды. Только ты и мог это сделать. 12 окладов даю. А вас, ребятушки, тоже с носом не оставлю. По 50 рублей на нос выложу – думаю, неплохо?
И мужики согласились. Продали Ивана.
Иван возмущался. Это же величайшая мерзость. Это же уголовщина. Ничего, ничего. Есть у меня свидетели. Стражник, который клеймил. Лесничий. Мужики, наконец… Все отказались, всех подмазал Щепоткин. Оставался еще Ефтя… Ефтя начал кобениться.
– По судам-то мы и так всю жизнь ходим, кто нам поверит? Нет, не дело… А деньги?
– Деньги придется подождать.
– Нет, вот денег я ждать не согласен. Домик отдашь, жеребца отдашь… Ну что еще… Распродажу устроим…
– Не городи ерунду…
– Какая ерунда? Есть у меня маленькая идея. Отдай за меня Огнею, и тогда уж как родственники поладим…
– Огнею? За тебя? Да ты подумал, нет? Огнею, чтобы в эту дыру? Нет, это ты одному себе не смей говорить.
Иван вскочил. Какая наглость. За этого медведя, за этого идиота… Огнею… Мою Огнею. Но возмущение постепенно проходит. В расчет вступает трезвость. А почему не отдать? Чем худы Дурынины? Придурковаты немножко, лай, да зато житье. Хозяйкой будет. Да и жизнь долга. Что и как еще будет.
Вечером разговор с Огнеей, матерью. С вином. Прежде чем начать разговор, выпил стакан водки, потом второй.
– Тебе надо выходить за Ефтю Дурынина.
– Чего? – Огнейка залилась. – Ради чего это такие сегодня смехи?
– Это не смехи. Это надо. У меня, может, кровью сердце обливается, а говорю – надо. Не хотите же вы, чтобы я сегодня повесился у вас на глазах?
– Иван… Ваня. Да что это такое?
– Что такое? Я человек, на горло которого Щепоткины повязали веревку с камнем, и только пихнуть немножко, и все кончено.
Иван рассказывает суть дела. С чего началось. С брата Саввы. И как он хотел честным путем – открытым путем – продолжить его борьбу. И как Щепоткины его подкараулили…
– Ну бог с ним и с борьбой. Проживем.
– Я должник. Меня арестуют. Я всем должен. И только Дурынины могут спасти. Все отказались от меня. Все предали.
– Дак что же ты хочешь, чтобы я спасла тебя своей жизнью?
– Почему своей жизнью?
– Да для меня идти за Миколку – лучше уж вовсе не жить…
– Ты хочешь сказать, не любишь его? А мать спроси, по любви выходила? А вообще раньше спрашивали про любовь? Тут же ты честь брата спасаешь.
Огнейка молчит. Иван взрывается:
– Дрянь! Ты брата спасти не хочешь? Брату помочь не хочешь? А ты клятву нашу общую, когда еще Савва с нами был, помнишь? Помнишь, построить порохинский дом, с задворков выбиться? Так я все делал для этого… Все… А ты что молчишь? Может, не я, кто-то другой смывал да сдирал с нас проклятые твои икоты…
– Не знаю, не знаю, как и неволить в таком деле… А только, – Федосья заплакала, – ежели речь о жизни…
Иван посмотрел на Огнею. Та по-прежнему уклонялась. Заговорил Гуня.
– Брат, ты лучше… Пускай лучше тебя терзают и распинают, а сестру не давай в грязь.
– Ну, раз высказался семейный святоша, можно сказать, что вопрос исчерпан.
Иван встал, хлопнул по карману, который глухо, но, однако, отчетливо металлическим звуком пистолета отозвался. И тут Огнейка не выдержала:
– Нет, нет, только, только не это, только не твоя смерть. Нет, уж со мной делайте что хотите, только чтобы все были живы.
Будущее земство в Архангельской губернии, за которое ведут борьбу земцы, должно напоминать Пермское, успехи которого превзошли все ожидания. У архангелогородцев возникает мысль изучить его опыт. С этой целью составляется целая комиссия, в которую вводится и Иван Порохин. Но поездка Ивану не удается: хозяева увольняют его со службы, отдают в солдаты.
Щепоткины обвиняют Ивана в том, что он залез в хозяйский карман – заготовлял лес по своему почину и для себя в тех дачах, которые были куплены Щепоткиным.
На это Иван заявляет: он не вор.
– Все бревна, за которые вы уплатили, вы получили. Значит, я чист перед вами. А то, что я вошел в сношения с лесником, малость казну ободрал – так в этом нет никакой вины. Разве вы сами не делаете это каждый день? Разве не к этому сводится вся ваша жизнь – надуть да обобрать? И разве я не участвовал во всех ваших махинациях? Я потряс немного шишек с ели, которая принадлежит царю. Весь Север принадлежит царю, а почему не нам, кто живет на Севере? Они, царская семья, не бывали здесь.
– Ты – бунтовщик!
– А чего ждать от брата того Каина?
– Не попрекайте братом. Я не отказываюсь от него. Он против царя-батюшки, да и я не за царя… А вы? Вам ведь царя-то надо только для охраны ваших капиталов. А так разве вы не точите тоже нож на царя?
– В тюрьму его! Сгноить.
В тюрьму не решаются. Отдают в солдаты. Для людей – под видом патриотического горения: надо помогать отечеству.
Трагическая судьба братьев завершается во второй книге, которая посвящена Гражданской войне на Пинеге. Савва – в стане красных, Иван – белогвардеец.