Чистилище. Книга 1. Вирус
Шрифт:
Конечно, он возмужал подле нее. Вопреки его мрачному неверию в собственную мужскую силу, Вероника легко вспахала гигантское поле его комплексов, очистила его сознание от плевел, открыла необъятные возможности для тех ростков, которые радостно вызревали в новых условиях мировосприятия. Это ей он был обязан непоколебимому спокойствию светского льва, с которым он с некоторых пор взирал на окружающий мир. Как змей, сменивший старую кожу, Лантаров лишился былой робости. Дамам он теперь словно посылал глазами послание: «Ну, что ж, вы бываете соблазнительными. Но я знаю лучшую из вашего племени и, значит, знаю всякую». И это оказывалось лучшей визитной карточкой.
О, да, Вероника была исключительно аморальной особой. Ведь она манипулировала им со сказочной ловкостью и элегантностью. Глупее всего было то, что Кирилл чувствовал себя мячиком, который жонглер подбрасывает на арене, а затем ловит. Но он был
Однажды Вероника изводила его особенно долго. Истинной причины Лантаров, естественно, не знал – она строго соблюдала обет молчания о жизни своей семьи. Но несколько его звонков в разное время оказывались без ответа. Затем она позвонила сама и сообщила, что на этой неделе очень занята. Наконец ее очередной выход на связь возвестил, что она с мужем и сыном летит на две недели в Канаду к каким-то родственникам. Лантаров был раздавлен и опустошен – он второстепенный продукт, мальчик для забавы. «Подобное лечат подобным», – вспомнил он булгаковского Воланда, и у него пропали все сомнения. Лантаров решился на самый простой и, как ему казалось, действенный путь. Он спустился в подземелье Сети…
Во время первого ныряния в Сеть у него закружилась голова от погружения в пещеры виртуального мира. В первые мгновения у путешественника появилось ощущение спуска в темный, безразмерный колодец. Лантаров обомлел от неожиданного размаха, он был, пожалуй, ошарашен тайной жизнью внешне благопристойного и когда-то святого Киева. Прогулка виртуальными коридорами столицы ничем не напоминала ни слепящие желтым золотом купола соборов, ни шумный Крещатик, ни блестящие излишеством подсветки полупустынные залы дорогих бутиков. Весь список гоголевских героев из потустороннего мира был тут собран в одном месте. И они обитали не в просторных офисах деловых кварталов, не вблизи шопинговых омутов, не в вечных автомобильных пробках и даже не в клубах за завесой сигаретного дыма. Они обитали нигде и везде одновременно, выползая лишь на время на поверхность в замаскированном облике, незаметно слившись с массой. Они шагали по Крещатику и Прорезной, заливаясь веселым смехом на Майдане Независимости, отхлебывали колу в благопристойных кафе, до упаду танцевали на ночных дискотеках, отсыпались днем в каких-то норках. Может, даже посещали лекции в университете и, не исключено, по-детски любили мороженое. Но души их уже безвозвратно оставались в глубинах Сети, неясной силой удерживаемые в казематах всеобщего желания.
В одной анкете он наткнулся на коряво изложенный, пестрящий убийственными грамматическими ошибками призыв: «Ищу мужчину 25–40 лет, не глупого, ценящего женский оргазм, с местом для встреч. Я интересная, страстная, люблю миньет, куни, мастурбацию, фистинг и просто секс».
«Ого, а тут живут такие монстры, что мне до них далеко».
Перебираясь с одного закоулка паутины к другому, он все более изумлялся: как же много на свете свихнувшихся, несчастных, одиноких и одержимых! Всех тех, кому необходима перезагрузка внутренней системы. Неужели он уже тоже – один из них?! Вначале он подумал, что все они каким-то необъяснимым образом, в силу загадочного колдовства, собрались в Киеве. И он забрался в пространство Харькова и Днепропетровска, а затем даже совершил короткий вояж в виртуальные дебри Москвы. Палитра красок всей чудовищной фантасмагории не очень различалась. Тут не было места ни образности, ни вере, ни принципам, везде легко обнажался сходный, прочно поселившийся, единый мотив. Он был, как след от танкового трака на ветреном, открытом для превратностей погоды поле жизни; предприимчивые бесполые коммерсанты затмили всех своей многочисленностью и деловитостью, предлагая бесхитростный обмен интимных услуг на денежные знаки. И над всем беснующимся, вопрошающим, стонущим и мечущимся пространством витал тягостный дух отчужденности. Его искусно заслонял собой выпяченный андрогинный образ всеобщего искусителя. Ибо нельзя было не уловить, что каждый из пришедших в виртуальный мир мечтал лишь об одном – избавиться от всепоглощающего оцепенения, холодного безмолвия чувств и одиночества, пожирающего душу изнутри. Каждый хотел излечиться от недуга, глотнуть нежности и ласки, получить возможность прижаться к источнику искреннего тепла.
Он скользнул глазами и увидел запись в разделе «Цель знакомства». Там значилось: «Регулярный секс вдвоем. Секс на один-два раза. Групповой секс».
«Великолепные экземпляры, нечего возразить! Интересно, они родились такими или просто приобщились к этому в процессе жизни? Мама и папа, верно, ожидали от них другого», – сардонические комментарии Лантаров порой даже выговаривал вслух, но все же ловил себя на мысли, что перестал удивляться.
«Интеллигентная, без материальных проблем и притязаний, веселая, длинноногая, темноглазая, пышногрудая, раскрепощенная, привлекательная брюнетка. Познакомлюсь с мужчиной для нечастых встреч, приятного проведения времени и здорового секса без взаимных обязательств», – вещал неистово и надрывно, как припев к песне, призыв неизвестной любвеобильной незнакомки. Он удивлялся: в образе отсутствовали признаки чего-либо земного. Не было ни недостатков, ни желания делать что-нибудь, помимо нескончаемых половых актов. Вообще не было души, как будто ее отсекли мощным ударом сказочного двуручного меча. Впрочем, разве не так у него с Вероникой?! И от этого внезапного сравнения Лантаров поежился. Да, может быть, он сам вовсе не отличается от всех остальных? «Попробуй, Лантаров, возрази!» – сделал он выпад против самого себя.
Глава девятая
Прикосновение к запредельному
Новый год в больнице казался Лантарову ужасным нескончаемым кошмаром. Стены палаты словно раздались в стороны, и он видел удачливого Захарчикова за рулем дорогого автомобиля, Веронику в постели с кем-то незнакомым и много-много других, меняющихся в полумраке силуэтов. И душа его корчилась от невыразимой боли. В такие минуты, обморочно веселые для большинства, одинокие души стенают и много раз умирают в застенках своих пустых комнат.
Впрочем, молодой дежурный доктор, ничуть не унывая из-за совмещения праздника с работой, чинно прошелся по палатам в сопровождении двух медсестер. Врач щедро желал выздоровления даже тем, кому оно явно не светило, а сестры с шальным хмельком в празднично блестящих глазах подносили желающим пластиковые стаканчики с кислым домашним вином, привезенным родственниками одного из больных. Те, что были в состоянии передвигаться, протискивались к телевизору, который включили на всю мощь его старых, хилых динамиков. Но звучащие будто из далекого, потустороннего мира песни и смех редких оптимистов только раздражали Лантарова, напоминая, что он вечно чужой на празднике жизни.
За три месяца убогой больничной жизни Лантаров много передумал о жизни, но более короткий период в палате с Олегом Олеговичем дал ему несравнимо больше пищи для размышления. Этот несчастный в прежней жизни принадлежал к ловким умникам, на каких стремился равняться и сам Лантаров. Он находил в характере и поступках своего нового знакомого много такого, что было свойственно ему самому, и оказывается, был в нескольких шагах от того, что могло, но не стало источником радости и счастья. Сейчас Олег Олегович, который словно уже покоился на дне колодца, затеял странный разговор, когда без всякой торжественности и обещаний угасал последний день уходящего года.
– Знаешь, Кирилл, кто самые счастливые люди на свете?
– Кто же?
– Те, кто мог пожелать себе быстрого и внезапного конца. Раз – и все! И ты уже где-то там. Не то пасешь небесные стада, не то просто спишь навсегда, скованный льдами вечного безмолвия.
Лантаров поежился.
– А мне кажется, страшно всем. Потому что неизвестно.
– Я тоже так думал. Но теперь мне известное бытие хуже неизвестной смерти. Когда я был, как мне казалось, на вершине жизни, то пребывал в уверенности, что никогда не упаду. Недоумевал, отчего профессор Фрейд уломал своего врача подарить ему смерть после шестнадцати лет неизлечимой болезни. Смертельная доза морфия – оп, и все! Тем более, ему уже девятый десяток шел. Как это прекрасно и правильно! Я думал, что просят о смерти или желают внезапного конца, как зарезанный Цезарь, из простого малодушия. Ан нет. Веришь, Кирилл, я знаю целый отряд известных людей, которые, не стесняясь, вымолили себе легкую смерть без мучений. Один американский писатель просчитал себе такую дозу морфия, и умер во сне в сорок лет. Другой, австрийский, вместе с женой выпил чуть больше снотворного и уснул навсегда в шестьдесят. Видишь, оба помоложе меня. А с десяток разных известных людей – художники, писатели, музыканты, философы, военные – вообще пускали себе смертельные пули или лезли в петлю. Тоже вариант.
Все внутри Кирилла сжалось в комок. Этот Олег Олегович ведь тоже когда-то думал, что не упадет. И сам он, Лантаров, пребывал в уверенности: кто угодно может поскользнуться, только не он. Он был убежден, что всегда будет оставаться наверху, потому что с большим усилием вскарабкался туда.
Сосед его между тем продолжал развивать печальную тему:
– Когда-то я прочитал небольшую книжицу о нравах Древнего Рима. Меня больше всего поразило, что император Нерон, хоть и подонок был редкий, но сам себя зарезал. Я потом задумался: этот слабовольный тридцатилетний человеконенавистник, плаксивый трус по натуре, приставил себе кинжал к горлу и перерезал его. Я уж не говорю о философе Сенеке – тот просто взял и вскрыл себе вены.