Чистилище. Книга 1. Вирус

Бадрак Валентин Владимирович

– И как? Прикольно? – съязвил Лантаров.

– Не прикольно, мерзко! – резко отрезала Илона. – Это как будто тебя огнем обжигают, как кувшин. Но мы, женщины, умеем подыгрывать…

– Вот как…

– Но этим дело не кончилось. Помнишь, как в сказке о рыбаке и рыбке. Только там старуха была ненасытная, а тут мужик сдурел. Как-то он мне заявил: хочу теперь еще мужика в постель.

– О, это наверняка прикольнее, – заметил Лантаров, вспомнив Веронику и ее негаснущие фантазии.

В ответ Илона только зло посмотрела на него:

– Вы все где-то извращенцы…

– Козлы бородатые, – Лантаров криво улыбнулся.

– У женщин гораздо меньше

этой дури! Мы же еще матери. Я ему говорю: «Сеня, неужели тебе интересно смотреть, как твою женщину у тебя на глазах какой-то мужик трахает?!» Короче, я ему заявила, что больше в этом дерьме не участвую. А если он хочет, пусть катится к чертовой матери.

– И он ушел?

– Нет. Еще хуже. Он как будто утих. Но я почувствовала, что он стал загуливать. Где и что – он уже не рассказывал. Откровенность и доверие были выжжены огнем, наш союз разваливался на глазах… А ведь какая пара была! Какая свадьба! Платье безумно дорогое, фантастический медовый месяц и все такое…

Илона вдруг уткнулась лицом в подушку и разрыдалась.

Лантаров стал гладить ее волосы. «Черт возьми, истерика! Вот тебе и эротическое приключение!»

– На, вот, Илонка, выпей. Будет легче…

Она глотала вино и была похожа на человекообразную рыбу, выброшенную на пустынный берег необитаемого острова.

– Знаешь, чем все закончилось? – вдруг услышал он ее голос, подрагивающий, как тростинка на ветру.

– Чем? – спросил он, больше чтобы поддержать разговор.

Она очень зло улыбнулась, и в этот момент была страшнее фурии.

– У него СПИД. Догулялся! – Илона произнесла это со злорадной торжественностью. – Теперь подыхает… И есть только один вопрос: зачем все это было нужно?!

– Слушай, Илон, – Лантарову хотелось перевести разговор в другое русло, – а правда, что женщины больше всего боятся остаться одинокими, брошенными?

Он рассмотрел холодный звериный огонь в ее зрачках. Она рассмеялась, стала безудержно хохотать как в истерике.

– Я раньше именно так думала. Пока не осталась одна. Напротив, так даже веселее, спокойнее. Нет, женский страх другой…

– Какой же?

– Сейчас я больше всего боюсь, чтобы мой сын не стал голубым. Или таким уродом, как его отец…

Илона больше не говорила.

Уходя, Лантаров осторожно поправил одеяло, получше укрыв ее. На мгновение экран-светильник вырвал из мрака изящные линии прекрасно скроенного тела. Это тело, казалось, было создано для любви, для счастливой жизни.

Он покинул роскошную, просторную квартиру, наполненную воздухом тревоги и болезненной дисгармонии. Он знал, что больше никогда в этой квартире не появится.

Но Илона отчего-то стала ему ближе, понятнее. Он мог бы с ней встретиться, чтобы просто откровенно поговорить о жизни…

Глава десятая

Особо опасный вирус

1

Олег Олеговичу сделали очередную операцию, на первый взгляд не предвещавшую ничего опасного. Все-таки, по мнению Лантарова, он был еще не старым и вполне крепким пожилым мужчиной. Но по необъяснимым причинам – может, сбой произошел по вине врачей, а может, его состояние попросту переоценили (слухи в больнице шуршали разные), Олег Олегович неожиданно впал в кому. После операции он уже несколько дней находился в реанимации, Лантаров же оставался в палате совсем один и думал: «Лучше обитать в убойной палате, чем терпеть опасные атаки собственных мыслей». Это какое-то наваждение. Он испытывал нарастающую тревогу. Он словно превратился в дерево, которое перестали поливать. За три месяца увидел столько человеческого горя, сколько не могло уместиться во всю его прежнюю сознательную жизнь. Его бесила собственная беспомощность, изнуряла зависимость от чужих людей. Будущее по-прежнему казалось отсеченным, и мрачная пустота впереди еще больше подчеркивала фатальность земной юдоли. Порой Кирилла мучила чисто физическая боль, удручающими толчками напоминавшая о врезанных в живые кости металлических штуковинах. А когда боль утихала, наступала иная, еще более могучая волна напряжения – психического. Противоречивые переживания захлестывали его. Лантаров мотал головой, не в силах справиться с наплывающими время от времени приступами отчаяния. «Откуда я шел и куда иду? Зачем я живу?!» – до бесконечности задавал он себе одни и те же вопросы и никак не находил ответа.

В один из таких дней он наконец услышал знакомую мелодию – звонил Шура.

– Ну, что ты там, как поживаешь? – раздался знакомый хриплый голос, от которого на больного хлынула теплая волна беспричинного оптимизма.

Удивительно, что ничего не значащие слова в одно мгновение вызвали прилив энергии и желание жить.

– Да, так…

– Чего приуныл? Тебя, что не кормят, не поят?

– Да, нет, все нормально.

– Больше думай о жизни, Кирюша. Ты же помнишь, счастье и несчастье – это всего лишь чувства, которые живут внутри нас. А могут быть выпущены наружу – это как мы сами пожелаем. Нам решать, быть счастливыми или нет.

– Так то оно так… Но все равно что-то не складывается. Как в детском конструкторе, будто не хватает деталей. Будущее получается… бессмыслицей. Душа старательно корчится, а ничего не выходит…

– Знаешь, Кирюша, мне кажется, что я тебя понимаю. Однажды я сам прошел через такое – потом как-нибудь расскажу. Прошлое, конечно, держит нас канатами, и их не так просто отрубить. Попробуй представить себе обновленный мир и в нем себя самого, как если бы ты уже достиг своей цели. А потом расскажешь, что получилось.

– Договорились. – Лантаров помолчал немного.

– И еще одно. Ты меня слышишь?

– Конечно. – Лантаров по тембру голоса представил, как острыми углами вскинулись густые брови Шуры.

– Не забывай одного из важнейших законов. Все, что появляется, неизменно исчезает. Когда это знаешь, все переносится легче.

Разговор с Шурой вместо успокоения оставил тревожный отпечаток. Какие моменты в его прежней жизни были счастливыми? И были ли вообще такие? Лантаров силился припомнить. Когда он получал за свою проворность аккуратно запечатанный прямоугольный конверт с зелеными купюрами? Вероятно, но лишь в первое мгновение.

«Нет, – думал Лантаров, это же совершенно тривиальные радости. Все равно, что счастье собаки, получающей очередную кость». Да если бы он сильно захотел, то мог бы создавать себе такое счастье едва ли не через день. Да, его первая машина казалась ему колесницей самого Зевса! Но такое ощущение длилось ровно три дня, потом также стало медленно притупляться. А теперь машина вообще превратилась в груду разбитого железа, и ее свезли неведомо куда, на свалку. Он влюбился в эту рыжую бесстыдную бестию, ненасытную фурию, нимфоманку. И наивно обманывался, будто мимолетное обладание и есть нерушимая власть над ней. А то была лишь иллюзия, она ускользала из рук, ее невозможно было удержать! Но тогда ведь это казалось счастьем – томным, обворожительным, слепящим блеском вечности.