Чистилище. Книга 1. Вирус
Шрифт:
Он уже знал, что для освобождения души необходимы действия, деятельность. Но решительно не понимал, что он мог бы предпринять в своем чудовищном положении. Он всегда жил в мире материальных ценностей, но так жили все, кого он знал. Так всегда жила его мать, и, даже не любя ее, он невольно унаследовал, скопировал ее отношение к миру. Знания в том же институте презирались, если они не открывали конкретную лазейку к станку с деньгами. Эйфория являлась лишь от покорения – женщин, автомобилей, престижных вещей. Никаких абстракций, только осязаемые вещи, имеющие ясные очертания. Все вокруг признавали, что мир катится в бездну. Но со смелой, презрительной, показной бравадой на устах твердили: раз так, то надо успеть закатить пир на краю пропасти.
Теперь Лантаров особенно остро ощущал, что будущее, ранее сверкавшее многочисленными
В Сети девушка не представилась, но и Лантаров никак ее не называл, как, впрочем, и она его. Ограничивались словом «Привет!», как будто оно было заменителем чего-то живого, не бездушного, отличного от того, чем наполнена их реальная жизнь. Их переписка долго не клеилась: слишком сильными были взаимное недоверие, обоюдная подозрительность и страх оказаться использованными в неясных целях. Недели две они вяло и уныло перебрасывали мячик посланий друг другу, и искатель, верно, забросил бы это явно гиблое дело, если бы не боязнь новой волны одиночества. Он писал коротко и односложно, нередко стараясь уколоть ее сардоническим замечанием, связанным с ее одиночеством и проблемами общения – он угадывал родственную душу. Он всех так тестировал – на всякий случай. Но она не замечала его заносчивости, и Лантарова это стало раздражать еще больше. Она писала ему так, словно разговаривала сама с собой.
«Слушай, зачем ты забралась в Сеть, можешь объяснить? По-моему, ты делаешь что-то, совсем несвойственное своей натуре», – написал он ей с вызовом.
Она впервые ответила более длинным письмом, возможно, стараясь найти оправдание для себя самой. Ее прорвало.
«Насчет знакомств в интернете ты, считай, попал в точку – я еще ни с кем не знакомилась. Вообще, это все очень смешно и печально получилось: было плохое настроение, заполнила анкету, а потом даже не смогла на нее зайти (что-то заглючило). А на следующий день попыталась ее удалить, и тоже не вышло. Ко всему прочему, почему-то автоматически прописалось знакомство с иностранцами с целью выйти замуж, и теперь мне отправляют предложения руки и сердца 60-летние адвокаты из Штатов и отпетые извращенцы из Германии. А наши ублюдки думают, что телки хотят красных роз, мартини и потрахаться при свечах… Так что приятно было получить от тебя вполне «человеческое» письмо, без поспешного приглашения в постель».
Лантаров заинтересовался всерьез: из непроницаемой бездны выглянула душа, несмелая, болезненная, зажатая рамками обстоятельств, обнаженная и кричащая, как побитый зверек.
Лантаров написал девушке пространный ответ, заканчивающийся вопросом: «Но ты ведь все равно ищешь мужчину, уверенного в себе, самодостаточного и порядочного, не так ли?»
Ответ опять немного удивил.
«Не совсем. Вернее, не так, как ты пишешь. Просто последние несколько лет я жила по одному и тому же сценарию (детально рассказывать нет смысла, слишком долго выйдет). Важно другое: декорации меняются, а суть остается. Я хочу что-то изменить. Еще не знаю что и не знаю как. Но я не хочу слишком долго врать себе – это гораздо опаснее, чем может показаться на самом деле, так как, пребывая в мире иллюзий, человек не может адекватно оценивать действительность, выбирает ложные ориентиры, совершает глупые поступки и вообще тратит свою жизнь напрасно, очень часто страдая при этом… Но не буду переутомлять тебя. Мне кажется, то, что я пишу, слегка отличается от задушевных разговоров с мимолетными попутчиками в поезде или откровенных бесед на кухне за бутылкой водки…»
Ей опять удалось его заинтриговать. Лантаров чувствовал, что с ней что-то происходит, какая-то ломка, как у наркомана. Она казалась очень необычной, нестандартной. Как птичка у открытой клетки: и хочет вылететь, и чего-то боится. Он опять написал незнакомке, заметив, между прочим, что любой человек должен следовать своим желаниям и слушать свой собственный голос больше, чем все остальные голоса. Наконец он получил письмо, из которого понял, в чем дело. Вернее, еще больше был сбит с толку. Она написала, что уже пять лет замужем. У нее маленький сын, три с половиной года, вполне пристойная внешняя сторона отношений с мужем, но они, похоже, не любят друг друга. И она разрывается на части, потому что ощущает себя бойцом невидимой баррикады, она борется за свое личное счастье, но сомневается, имеет ли на это право. Ведь она должна быть хорошей, послушной, терпеливой женой, отметающей свои личные желания. «Ого, – подумал он, – может, хватит этих замужних? Можно вляпаться в дрянную, никому не нужную историю». Но, вспомнив, как его изводила одна юная любвеобильная девица, непременно таская его по театрам, бутикам, выставкам, прежде чем неохотно отдаться после долгих ломаний, он вдруг решил: «А почему бы и нет?»
Тут же было нечто другое. Она особенно выделила слово «личные». Лантаров был ошарашен. Ну и ну! Пять лет – это же целая жизнь! Уму непостижимо! Может, это уже тайное влияние Вероники так проявляется? Или просто современная девушка начинает осмысленно жить лишь после того, когда обожжется на первом замужестве? А сколько вообще должно быть замужеств?
Но, несмотря на вопросы, переписка оживилась.
«Почему ты думаешь, что не любишь своего мужа, он что, тебя обижает?» – вопрошал озадаченный Лантаров.
«Не знаю. Он относится ко мне странно: порой дарит дорогие подарки. Но разговаривает со мной нежно или грубо в зависимости от своего настроения. Он… просто ни во что меня не ставит. Никогда со мной не советуется, ничего не обсуждает. Надо ехать к родителям – это он так решил. Надо быть на корпоративной вечеринке или потратить выходной для какого-то выезда с его друзьями – все уже давно решено. Даже собаку в дом притащил, не поинтересовавшись, люблю ли я собак. Общаемся только по деловым вопросам. Мне даже поговорить не с кем, разве что с малым или с собакой».
В ее словах сквозила такая безысходность, что Лантарову стало ее жалко. Но осознанно приближаться к ее проблемам у него не было никакого желания. Он решил подразнить ее.
«Может, ты просто капризная девчонка? Муж для тебя старается, а ты не знаешь, чего хочешь. Или просто недоговариваешь», – написал он ей, провоцируя очередную откровенность. Два или три дня ответа не было, Лантаров даже вздохнул спокойно.
…Но ответ все же пришел.
«Женщина может быть личностью или вещью. Она – личность, если не испытывает зависимости от человека, которого любит, если она хозяйка своих суждений и планов, своего тела и мыслей. Она – вещь, если позволяет обращаться с собой, как с вещью, быть может, прекрасной и драгоценной, но не имеющей собственной воли, подчиняющейся желаниям и капризам хозяина, – нечто вроде приятного блюда, утоляющего голод. Понимаешь?! Я – личность, я – человек. Я хочу, чтобы со мной общались. А у нас даже секс похож на звериный – молчаливый, угрюмый и бесстрастный…»
Только после этого письма Лантаров почувствовал, как она беспомощна, как близка к крику души, к нервному срыву, может быть. После того как он однажды влез в информационную трясину, люди не переставали удивлять его своими состояниями. Почти все обитатели виртуального мира казались ненормальными: у одних в словах сквозила дикая злоба или готовность к невероятным, абсолютно асоциальным действиям, другие, как раненные на поле боя, истекали желчью, третьи пребывали в осаде своих собственных комплексов. Но невыразимое, совершенно потрясающее одиночество и опустошенность были свойственны и первым, и вторым, и третьим. Вот и эта надломленная собеседница: насколько нужно ощущать себя заброшенной и несчастливой, чтобы выкладывать душу первому незнакомцу, который решился выслушать ее до конца! Хотя тут напрашивалось определенное объяснение: незнакомка, похоже, и не собиралась с ним встречаться и вовсе не искала возможности увидеться. Ей нужны были только чьи-то уши или, скорее, рецепторы для того, чтобы ее услышали, дали возможность выплеснуть сидящую глубоко внутри боль.