Чисто женская логика
Шрифт:
Наступил момент, когда Касатонова готова была смириться с чем угодно и во что угодно поверить, но пояс от махрового халата неотступно преследовал ее, она постоянно видела его, этот пояс, болтающимся на крючке в ванной и видела разметавшийся на ковре труп хозяина квартиры опять же в распахнутом халате и замызганных трусах.
Ну, хорошо, была бы борьба, схватка со взаимными упреками и оскорблениями, царапанье щек острыми женскими коготками и, наконец, потеря самообладания, выстрел в грудь, в лицо, в живот... Принимается.
Но тщательно выверенный выстрел в затылок?
А пояс от халата в ванной на крючке?
А снимки, снимки? Чехарда со снимками?!
На следующее утро, в понедельник, Касатонова надела лучший свой совершенно убийственный серый деловой костюм, белую блузку, отдаленно напоминающую мужскую рубашку, замшевым лоскутком протерла сверкающие очки и, встряхнув светлыми волосами, явилась в кабинет к следователю Убахтину.
Не представляя даже зачем, с какой целью и по какому поводу.
Вернее, повод был — ей надо было доложить, что повестка доставлена по адресу, Юшкова расписалась и обещала быть во время, что никаких происшествий в связи с выполнением этого задания, не случилось. О чем она рада доложить гражданину начальнику.
— Здравствуйте! — возникла Касатонова на пороге убахтинского кабинета.
— О! — воскликнул следователь. — Это вы!
— Это я!
— Прекрасно! Для полного счастья вас-то мне и не хватало.
— Неужели вы не шутите? — Касатонова прошла в кабинет, прикрыв за собой дверь.
— Конечно, шучу! — безжалостно ответил Убахтин. — Но в каждой шутке — только доля шутки. В данном случае — совсем малая доля, смею вас заверить.
— Не шутите с женщинами — сказал классик.
— Да, я знаю — эти шутки глупы и неприличны. Садитесь уже наконец!
— Можно, да?
— Нужно! С чем пришли, Екатерина Сергеевна?
— С победой.
— Слушаю вас внимательно.
— Повестку Юшковой я доставила.
— И вам пришлось заняться этим в выходной день?
— Чего не сделаешь ради правосудия.
— Мне нравится, что вы так прониклись нашими проблемами.
— Я готова проникнуться ими еще глубже! — заверила Касатонова, пронзая Убахтина сверкающим своим взглядом, полным изумления и восторга.
— Боюсь, что в этом уже нет надобности, — последними словами Убахтин как бы оборвал светскую беседу и перевел разговор на суровую действительность.
— Вы хотите сказать... — Касатонова прижала ладошки к груди, — Вы намекаете... — Ни на что я не намекаю. Говорю открытым текстом. Убийца известен.
— Кто же это?
— Да вы и сами прекрасно знаете, поскольку немало сделали для ее разоблачения.
— Ее? — переспросила Касатонова дрогнувшим голосом.
— Да, Екатерина Сергеевна! Да. Вы правы. Юшкова.
— Вы в этом совершенно уверены?
— Опечатки пальцев на телевизионном пульте. Спасибо за подсказку. Признаю — ваша идея. Пульт, как вы помните, был зажат в руке мертвеца.
— Боже, как вы все-таки выражаетесь!
— Предельно кратко, предельно точно. Так выражаться я просто вынужден, потому что все другие выражения — тонкие, изысканные, соболезнующие... Склоняют к ошибкам и уводят в сторону от истины.
— Как-то уж больно сурово выглядит ваша истина.
— У вас есть другая? Менее суровая?
— Значит, когда она придет сюда по повестке... Вы намерены ее задержать?
— Мы ее уже задержали. Вчера.
— Юшкова арестована?!
— Да, — Убахтин развел длинные руки в стороны, улыбнулся, изобразив глубокими своими морщинами нечто вроде сочувствия. Дескать, такова правда жизни. — Простите, Екатерина Сергеевна, но у меня впечатление, будто вы вовсе не обрадовались собственному успеху. А?
— О каких успехах речь, Юрий Михайлович?
— Но ведь ваши подсказки помогли изобличить убийцу!
— Она призналась?
— Конечно, нет.
— Вот видите!
— А зачем, собственно, нам ее признания? Она, кстати, не отрицает, что была в квартире Балмасова в ночь убийства.
— В вечер убийства, — механически поправила Касатонова.
— Это имеет значение? — Убахтин, как человек, славно поработавший, как человек довольный своей работой, откинулся на спинку стула и поглядывал на Касатонову с этакой снисходительностью, доброй, сочувствующей, но все-таки снисходительностью к ее неопытности, слабости, может быть, даже некоторой бабьей глуповатости. А вот этого Касатонова не любила. Более того — терпеть не могла и всегда находила возможность поставить наглеца на место.
— Как?! Вам, следователю, безразлично время, когда совершено убийство?! — изумлению Касатоновой не было предела.
— Видите ли, дорогая Екатерина Сергеевна, — Убахтин оттолкнулся, наконец, от спинки стула и положил руки на стол. — Это, конечно, имеет значение. Не спорю. Но на фоне других фактов, неоспоримых и суровых, некоторыми побочными обстоятельствами можно и пренебречь.
— Вы знаете о том, что Юшкова была любовницей Балмасова?
— Знаю. Как и то, что потом в качестве любовницы выступала дочь Юшковой.
Смена поколений, как говорится. Мать подготовила достойную замену. Но, видимо, где-то не совладала с собственными страстями. Бывает. Видимо, поддали они с Балмасовым в тот вечер, может быть, даже хорошо поддали... И вот результат.
— А откуда у нее пистолет?
— Знаю, знаю я про этот пистолет, — Убахтин махнул большой своей ладонью так выразительно, что лица Касатоновой коснулась, кажется, волна воздуха. — Сам Балмасов по глупости своей и самонадеянности этот пистолет вручил юшковской дочке. А мать нашла. И рванула к Балмасову выяснять отношения. Чем кончилось это выяснение, вам известно.