Чистое золото
Шрифт:
— Мне-то стыдно было бы бояться. А я вот подумал, что какая-нибудь столичная девушка здорово струхнула бы. Лес тут у вас серьезный!
— Тайга! Ты в Ленинграде, наверно, только в книгах про нее читал.
— Читал, конечно… И я рад, Тоня, что увидел ее своими глазами!
— Рад! Ты еще тайги по-настоящему не знаешь! Тут ведь заблудиться ничего не стоит. Один мальчишка неделю блуждал. Он медведицу видел. На землю лег, она его обнюхала и не тронула. В Шабраки весь голый пришел, так ободрался в тайге… Здесь только такие, как Ион, ходят — не боятся.
— Это
— Старик-хакас, охотник.
— Тот, что в школу приходил к Надежде Георгиевне?
— Он самый.
— Он и тебя знает. Еще сердился, что ты давно у них не была.
— Да… С осени не была в этих краях.
Тоня опять умолкла, и Анатолий не начинал разговора. С полчаса еще шли они лесом, потом поднялись на крутой холм и увидели деревню. Она чернела в логу между горами. Редкие огни слабо светились в окнах.
Тоня снова заторопилась. Они спустились с холма, прошли мостик и свернули с пустынной главной улицы в тупичок.
Домишко приютился около трех огромных елок. В палисаднике стыли оголенные кусты.
Тоня толкнула калитку, вошла во двор и приникла к окошку.
— Не спят, — сказала она почему-то шопотом. — Свет есть. Пойдем.
Они остановились в темных сенях. Из избы слышалось бормотанье. Голос был детский. Ребенок не то напевал, не то читал по складам.
Тоня решительно застучала в дверь. Бормотанье оборвалось.
Что-то загремело, и женщина спросила из-за двери громко и тревожно:
— Кто там?
— Тетя Даша, откройте. Это я, Тоня.
Дверь открылась. Тоня и Толя вошли. В комнате было полутемно, а от густого пара, что ворвался с ними из сеней, и вовсе ничего не стало видно.
— Что это ты выбралась в такую пору? Да еще в праздник! У вас там, небось, гуляют сегодня… А у нас веселье плохое. Видишь?
Женщина говорила неласково и повела вокруг себя рукой с раздражением, точно хотела сказать: «Вот, любуйся».
Была она худа, лицо казалось усталым, и темные глаза смотрели отчужденно.
Тоня огляделась. В комнате пахло дымом. На столе светила коптилка. Маленький белоголовый мальчик, повязанный крест-накрест платком, сидел на табуретке. Он испуганно глядел на Тоню.
— Вот как теперь живем, — сказала женщина и неожиданно не то всхлипнула, не то простонала. Анатолию показалось, что она сию минуту заплачет, заголосит, начнет плакать и Тоня, а за ними зальется белоголовый мальчишка. Юноша так растерялся, что сделал шаг к двери.
«Я лучше подожду во дворе…» — хотел он сказать, но Тоня заговорила вдруг оживленно и быстро:
— Соскучилась я, тетя Даша, вот и пришла. Извини, коли не во-время. А вот Анатолий Соколов. Из нашей школы. Слыхала, наверно? Доктора Соколовой сын… Что это у вас дымно? Печка не в порядке? А свет почему не горит?.. Алеша, ты меня боишься, что ли? Давай здороваться.
Говоря все это, Тоня разделась, повесила шубу на гвоздь и, обняв тетю Дашу за плечи, подвела ее к столу. Толе показалось, что сейчас она очень похожа на свою мать, Варвару Степановну.
— Раздевайся и ты, Анатолий. А мы ведь из школы, тетя Даша. Вечер у нас. Алеша-то здоров? Что же он ко мне не подойдет? Ты не узнал меня, да?
— Не узнал, — тихо сказал Алеша.
— Будет болтать-то! — сурово прикрикнула тетя Даша. — Скажет тоже! Тоню не узнал!.. Не видел он тебя давно, отвык.
— Ты песню пел, Алеша, когда мы пришли? Я из сеней слышала.
— Песню, — так же тихо ответил мальчик.
— Ну, спой нам. Мы послушаем.
Алеша помотал головой, молча слез с табуретки и подошел к Тоне.
— Ну, иди ко мне, посидим вместе.
Тоня взяла мальчика на руки. Он прислонился к ее плечу и сидел неподвижно, глядя в упор на Анатолия большими светлыми глазами.
А Тоня не смолкала ни на минуту. Она передавала тете Даше приветы от отца и матери, рассказывала о спектакле, о школьных делах.
Тетя Даша слушала молча. Постепенно лицо ее прояснилось, взгляд потеплел, и стало видно, что она добрая, даже робкая женщина, а сердится только от усталости и заботы.
— Хороша ты, Тонюшка! — вздохнув, сказала она. — Еще лучше стала… Ну, спасибо, что пришла. Я думала, вовсе забыла про нас. Да что же я… Самоварчик надо поставить.
— Не нужно, тетя Даша, не хлопочи.
— Налит он уж, налит. И уголь есть и лучина.
— Ну, так давайте, тетя Даша, я самоваром займусь, а вы с Тоней побеседуйте, — предложил Толя.
— Что ты, молодой человек! Разве сумеешь?
— А вот сейчас увидите!
Анатолий так умело и ловко захлопотал возле самовара, что тетя Даша скоро перестала тревожно следить за ним и опять обернулась к Тоне. Мало-помалу она рассказала о своем житье. Дров у нее много, а в избе холодно потому, что печка дымит. И с чего дымить стала, непонятно. Все время топилась хорошо. Надо бы позвать кого-нибудь переложить, да руки не доходят. Работает она попрежнему на колхозной лисоферме, и работы много.
— Да-да, помню, ты мне говорила. Много зверей у тебя?
— Десять лисоматок и пятнадцать молодых.
— Ну, и как управляетесь? Беспокойные, наверно, питомцы? — спросил заинтересованный Соколов.
— Привыкла… Я когда пришла, лисята хилые были, взъерошенные, ноги кривые у них. Неумелые люди ухаживали. Ни домиков не было, ни корма настоящего. Сидели в темном сарае. Гляжу бывало на них и плачу. Ну, думаю, все погибнут… А тут заведующий новый прибыл. Знающий человек. Настроили мы лисам домишек, заплотом [4] высоким их огородили, спокойней им стало. А то ведь они шума боятся, собак боятся, людей чужих тоже. С мухами я начала бороться, убирать чаще. Мухи их донимали, да и заразу заносили всякую. Теперь такие сытые, гладкие лисы — красота! Меня знают!..
4
Заплотом в Сибири называют забор.