Чистое золото
Шрифт:
Тетя Даша оживилась, даже улыбка показалась у нее на лице.
— А кормишь чем?
— Целая кухня, Тонюшка. И мясо им нужно обязательно, и отруби едят, и овощь. Картошку даем осторожно. От нее шерстка блеск теряет. А вот от турнепса мех густой, блестящий делается…
— Интересно! Ну ладно, про лисят успеем. Ты скажи, почему Алеша такой бледный, света почему нет?
— Алешка у меня болел долго. До сих пор в садик не ходит. А свету у нас с осени нет. Вот как ты была последний раз, на Октябрьскую, кажется, тогда и выключили.
Тетя Даша заметила испытующий, недоверчивый взгляд Тони и быстро дотронулась сухой, жесткой рукой до руки девушки:
— Ты, небось, думаешь, Тонюшка: и есть им нечего, и холод у них… А я прямо скажу: трудно, конечно… Кому сейчас не трудно! Ведь какая война прошла… Но голодные не сидим. Хлеба хватает, картошка есть, из садика обед хороший на Алешу получаю… Мне бы только самой в силу войти… А я, поверишь, на ферме работаю, и дело неплохо идет, забываю беду свою как-то… а приду домой — ничего не могу. Сижу, гляжу в угол, о чем думаю, и сама не знаю…
Анатолий ждал, что Тоня сейчас скажет тете Даше какие-то ласковые слова, начнет ее утешать, но его подруга сурово спросила:
— Запустила ты дом, тетя Даша? Скажи правду.
— Ох, запустила, Тонюшка!.. Сама знаю. Если бы поговорила с председателем, наверняка наладили бы мне печку и керосину бы дали… Только тяжко людей просить, когда раньше свой работник был, да какой… Сам всегда людям помогал.
Тоня слушала, сдвинув брови.
— Самовар готов! — объявил Анатолий.
Все сели к столу. Толя исправил коптилку, она загорелась ярче. Тоня стала рассказывать тете Даше про приезд новой учительницы, про то, что Николай Сергеевич получил премию к Новому году.
Чаепитие началось очень мирно и так же мирно и кончилось бы, если бы не Алеша.
Мальчик разрумянился и повеселел. Отодвинув от себя пустое блюдечко, он несколько раз лукаво взглядывал на Тоню, потом, потянувшись к ее лицу, громко зашептал на ухо:
— Я тебя узнал. Это я нарочно сказал, что не узнал…
— А что же смотрел на меня, как на чужую тетку?
— Не… не на чужую… Я подумал — может быть, это Павлик с тобой пришел…
У Тони опять сдвинулись брови, а тетя Даша заплакала. Лицо ее, не изменившее выражения, оказалось сразу залитым слезами. Всхлипывая, она шептала:
— Ой, Павлушенька… Павлик… Ой, Павлик, сынок.
Тоня быстро спустила Алешу на пол и подошла к плачущей матери:
— Тетя Даша…
Но та не слушала.
— Павлик! Ой, где же ты, Павлик… — Она схватила Тоню за руки: — Ведь нету ничего… Ничего нету с тех пор… Никакой вести… Значит, не ждать уж больше? Не ждать?
— Я жду. Жду, тетя Даша, и вам надо ждать… Будут вести. А сейчас не плачьте, не надо пугать Алешу… — Тоня крепко сжала худые плечи женщины, посмотрела ей в глаза. — Полно, тетя Даша, полно!
— Ма-ам! Не надо! — протянул Алеша, дергая мать за платье.
Дарья Ивановна взглянула на сына и не то что успокоилась, но каким-то привычным усилием сдержала слезы:
— Не буду, Алешенька, не буду!..
— Спать ему пора! — решительно сказала Тоня. — Укладывайте его, тетя Даша, а мы пойдем.
Она сняла с гвоздя шубу, быстро оделась и подошла к Алеше:
— Ну, будь здоров, милый. Приходи с мамой к нам.
Мальчик неуверенно кивнул головой.
Тетя Даша, еще всхлипывая, прислонилась к дверному косяку и дружелюбно глядела на Тоню:
— Не знаю, выберусь ли на Таежный, Тонюшка… Ты сама- то не забывай.
— Да-да. Я приду к вам, я скоро приду. А вы не хворайте тут.
Ночь и снег и далекая луна опять молчаливо встретили Тоню и Толю и повели их из печального дома.
Тоня шла опустив голову и только около леса глухо сказала:
— Соврала я ей.
— В чем соврала, Тоня?
— Что ждать надо. Нечего себя обманывать. Ничего не будет…
Тоня подняла голову. Анатолий увидел ее освещенное луной лицо и удивился, поймав в глазах, всегда спокойных и ясных, то же тоскливое выражение, что в темных, запавших глазах тети Даши.
— Конечно, ей неважно живется. Она только говорить не хочет. А я не была у нее столько времени… Эх!..
— Ладно, Тоня. Что же говорить о том, чего поправить нельзя! Теперь надо подумать, как ей помочь. Я с ребятами потолкую.
— Да-да, непременно!
Тоня вздохнула, продела свою руку под руку Анатолия и, крепко ухватившись за рукав его полушубка, пошла с ним в ногу.
«Намаялась… — подумал Соколов. — И болтовня эта не даром ей далась… Надо о чем-нибудь другом с ней заговорить».
И тут же неожиданно для себя спросил:
— Тоня, а ты очень… дружила с Павлом? Ты прости, что я спрашиваю.
Но Тоня взглянула на него доверчиво и прямо:
— Ничего… Я с тобой сегодня говорить могу. Раньше и не подумала бы, а сегодня могу. Может быть, потому, что ты пошел со мной… Да, я очень любила Павлика.
Тоня пристально смотрела на дорогу и шагала все так же в ногу с Анатолием.
— Слово-то уж очень большое, — опять заговорила она. — Самой себе и то трудно его сказать. Но что же скрывать… Думаю о Павлике постоянно. Ни с кем мне так легко и интересно не было.
— Значит, тоскуешь? Мне вот… — Анатолий замялся, — Всегда хочется, чтобы ты была счастливой.
— А я счастливая! — горячо сказала Тоня.
— Как же так?..
— Вот так. Я счастливая. Разве ты не видишь? Я как себя помню, счастье всегда со мной. Павлик — это мое личное, понимаешь? Я о нем очень грущу, только общего-то это не меняет. Не умею сказать, но ты меня' пожалуйста, несчастной не считай. И не хочу, чтобы меня жалели, и неверно будет.
Она снова помолчала.
— Ты Павлика мало знал.