Чистое золото
Шрифт:
Вернувшись к Жене, Сабурова заметила ее вопрошающий взгляд, будто девушка ждала, что ей сообщат что-то новое о матери. Нет. Больше никаких вестей не будет.
Надежда Георгиевна не знала, сколько времени она просидела рядом с Женей. Вероятно, прошли часы. Все так же ходил из угла в угол Михаил Максимович, так же молчала и вздрагивала его дочь. Сабурова очнулась, лишь когда в дверь сильно постучали и в комнату вошла Тоня.
Иней лежал на ее ресницах и рассыпавшихся волосах, лицо алело
«Точно сама жизнь!» — подумала старая учительница.
Тоня молча подошла к подруге, встала на колени возле кресла и крепко обняла ее. Румяное взволнованное лицо, близко придвинувшееся к ней, и безмолвное объятие вывели Женю из ледяного оцепенения. Она забилась на плече у подруги, повторяя:
— Тося… Тосенька… Тося…
Михаил Максимович внезапно остановился. Лицо его исказилось. Кирюшин поспешно увел его из комнаты.
Женя долго плакала, повторяя всё те же слова, а Тоня гладила ее волосы и с силой прижимала подругу к себе.
Мало-помалу обессиленная Женя затихла.
— Уснула? — топотом спросила старая учительница.
— Кажется…
Тоня осторожно укутала подругу платком, встала с колен и присела на маленькую скамеечку, не сводя глаз с Жени.
— А ты где была, Тоня?
— У тети Даши в Белом Логу.
Надежда Георгиевна зорко глянула на Тоню, но спросила только:
— Что там?
— Плохо, Надежда Георгиевна…
— Хорошо, что сходила туда… Надо почаще их навещать.
— Да… — прошептала Тоня.
Женя не спала и слышала этот разговор. И в первые страшные часы горя ей показалось, что она одна. Друзья здесь, глаза их светятся участием и любовью, руки нежны и голоса ласковы, но…
«Они уже говорят о другом…» — с тоской сказала себе Женя. — Они могут думать и говорить о другом, не о моей маме…»
Но Женя вспомнила, что т у тети Даши нет Павлика и около нее люди тоже говорят и думают о другом. И о том, чтобы помочь ей, думают.
Сильно хлопнула дверь, и все трое вздрогнули от звука громкого, уверенного голоса. Пришел доктор Дубинский.
— Ну, как себя чувствует Женечка? Да… Вот что, Женя, надо чайку горячего выпить, а потом я вам капелек дам. Вы от них уснете. Да, да, милая, силенки нужны, надо поберечь себя.
Сабуровой показалось, что с приходом этого большого, уверенного человека время снова побежало вперед.
Доктор попросил поставить самовар, заглянул к Михаилу Максимовичу и уговорил Надежду Георгиевну идти спать. Он обещал остаться у Кагановых, пока Женя не ляжет. Тоня сказала, что она тоже останется с подругой столько времени, сколько Женя захочет, и старая учительница собралась домой.
Не успела Надежда Георгиевна пройти несколько шагов по темной улице, как увидела впереди себя светлый круг карманного фонарика. Обрадовавшись попутчику, Сабурова заспешила к нему и, подойдя ближе, узнала Толю Соколова. Он остановился:
— Это вы, Надежда Георгиевна? Проводить вас?
— Проводи, Соколов. Ты знаешь, что случилось?
— Знаю. Ребят встретил, сказали.
— А почему не спишь?
— Собрался ложиться, да не хочется спать. Решил маму встретить. Она дежурит в больнице, скоро сменится. А вы оттуда, Надежда Георгиевна? Как у них?
— Как у них может быть, милый! Тяжело.
— Тоня там еще?
— Там.
Толя больше ни о чем не спросил, но Сабурова подумала, что перед тем, как встретить маму, он, наверно, хотел встретить Тоню и теперь огорчен, что встреча не состоялась.
Около дома учительницы Соколов спросил:
— Надежда Георгиевна, вы любили вашего ученика Павла Заварухина?
— Павлик прекрасный был юноша. В нем большая сила чувствовалась. Смелый… честный… А что? Ты вспомнил его и пожалел о нем?
— Я пожалел, что я не на его месте, а он не на моем, — мрачно ответил Толя и, поклонившись, пошел прочь.
При этом он начал насвистывать какой-то веселый мотив, но сейчас же, поняв неуместность своего свиста, оборвал его. И эта попытка показать, что он весел, так не вязалась с тоном последних слов, что Надежда Георгиевна улыбнулась, всходя на крыльцо.
«Ладный паренек, — подумала она. — Неглуп, красив…. Расстроен, видно, чем-то… Поговорить с ним? Нет, сам разберется!» — решила она.
В теплой и тихой комнате с бревенчатыми стенами и белоснежными занавесками был легкий беспорядок. Не на месте стояли стол и кресла, принесенные мальчиками из школы после спектакля. Среди сдвинутых вещей бродила Татьяна Борисовна и была так погружена в свои мысли, что не сразу заметила Сабурову. А увидев ее, накинулась:
— Ну на что это похоже, Надежда Георгиевна! Нужно ведь и о здоровье помнить! Вы о ком угодно думаете, только не о самой себе!
— Да полно, Таня, что ты волнуешься! Я себя прекрасно чувствую.
Раздевшись, Надежда Георгиевна подошла к столу, дотронулась до холодного чайника, взяла было его, чтобы отнести в кухню, но раздумала и, поставив на место, села.
Татьяна Борисовна, тревожно наблюдавшая, как старая учительница сложила руки на коленях и закрыла глаза, порывисто подошла к ней:
— Простите, пожалуйста, я вижу, что вы устали, но… Надежда Георгиевна, голубчик, что мне делать?
— Что такое, Таня?
— Вы меня, конечно, запрезираете, но я чувствую, что… права вчера была эта женщина, моя хозяйка… Страшно мне начинать здесь работу.