Читатель предупрежден
Шрифт:
— Я согласен. Если бы вы, вопреки моим инструкциям, проникли на наше дознание, — странным голосом сказал коронер, — то вы знали бы, что если бы даже я был вашим защитником, то не смог бы сделать для вас больше, чем сделал. У меня нет выхода.
— Но это совершенно лишено смысла. Где же справедливость? Однако если вы настаиваете на этом, мне не остается ничего иного, как сделать хорошую мину при плохой игре. Я согласен предстать перед судом, если вы считаете это необходимым. Вы знаете, где меня можно найти. А тем временем меня ждут важные обязанности: визит в Париж. Разумеется, я дам обязательство, гарантирующее
Двое полицейских прошли через зал и встали у двери. Коронер отрицательно покачал головой.
— К сожалению, — мрачно сказал он, — это не так просто. Вы не поедете в Париж или куда-либо еще. Вы будете содержаться в тюрьме до самого процесса, что ограничит пределы вашей деятельности четырьмя стенами.
Прошло несколько секунд, прежде чем Пенник заговорил. Сандерс заметил, что его широкие плечи задрожали под плащом.
— Надеюсь, вы не хотите этим сказать, что я… что я буду посажен в тюрьму? Заперт в камере?
— Разумеется. Таков обычный порядок. Вы не можете ожидать, что к вам будут относиться лучше или хуже, чем к другим людям, обвиняемым в убийстве!
— Но я не могу быть осужден! — отчаянно защищался Пенник. — Вы же сами сказали это. Запирать в тюрьму человека, который не может быть обвинен в убийстве, это полное безумие. Только потому, что кучка глупцов решила принять решение, противоречащее закону и здравому смыслу…
— Это вы о нас? — внезапно потребовал объяснений старшина присяжных, спрыгнув с помоста.
Коронер быстро повернулся.
— Господа присяжные, будьте любезны удалиться в соседнюю комнату и подождать меня там. Я хотел бы сказать вам несколько слов. Прошу вас, не спорьте со мной, а выполните мою просьбу. Я не отниму у вас много времени… Мистер Пенник, я не могу больше с вами дискутировать. Старший инспектор, я оставляю узника на вашу ответственность.
Пенник почти закричал.
— А когда будет процесс? Как долго вы собираетесь держать меня в тюрьме?!
— Этого я не могу вам сказать точно. Теперь у нас начало мая. Скорее всего, ваш процесс будет проходить в конце июля в Кингстоне. Мне в самом деле трудно дать вам более точную информацию.
— Три месяца!
— Что-то около этого…
Несмотря на то, что Пенник был плечистым мужчиной, Сандерс никогда бы не поверил, что в нем столько силы. Он вскочил с такой быстротой, что Мастерс едва успел поймать его за плащ. Пенник высоко поднял тяжелый дубовый стол и опустил бы его, как каменную плиту, на голову коронера, если бы не подвернул ногу в щиколотке. Стол закачался в воздухе, в мгновение ока старший инспектор бросился на Пенника, сжав его в железных объятиях. Двое полицейских поспешили на помощь. Стол еще несколько секунд качался в руках Пенника, после чего с тяжелым грохотом упал на каменный пол.
Побледневший коронер коснулся пальцем очков, как будто хотел убедиться, что они все еще находятся на его носу.
— Думаю, что этого достаточно. Вы хорошо его держите, инспектор?
— И еще как, сэр.
— Думаю, что лучше нам больше не рисковать. После этого инцидента, я полностью отдаю в ваши руки определение тюрьмы для арестованного. Вы просили, — он повернулся к Пеннику, — точно соблюдать предписания закона. Мы поступаем согласно с ним. Я заметил, что вам не нравится лекарство, которое вы хотели прописать другим. Господа присяжные,
Среди общего шума, подгоняемые коронером, присяжные перешли в соседнюю комнату. В мрачном зале остались только покорный ясновидящий и его усмирители.
— Господи! — прошептал он, подняв стиснутые руки к глазам. — Ты не можешь этого допустить. Это чудовищно. Это ужасно. Ведь это настоящая пытка. Три месяца в тюрьме, три месяца заключения, три месяца для того, чтобы сойти с ума! Я этого не выдержу! Я требую справедливости!
Сэр Генри приглушенным голосом отдал какие-то распоряжения. Он бесшумно прошел вперед, что было удивительно при его полноте, и остановился около Пенника. Взял стул и подвинул его вперед.
— Садись, сынок, — сказал он.
Глава восемнадцатая
Квартальный полицейский Леонард Риддл имел свой постоянный маршрут, который, пожалуй, относился к самым спокойным в округе. И Риддл был очень этому рад.
Он любил этот маршрут не только потому, что он олицетворял собой стабильную и одновременно богатую жизнь: знакомство с благородными жителями этого квартала приятно щекотало его тщеславие. Он находился как бы за кулисами, но, хотя и невидимо, помогал беречь спокойствие и достаток сильных мира сего. Маршрут его пролегал через Парк-Лейн, потом по Маунт-Стрит до Беркли, поворачивал на Керзон-Стрит и обратно к Парк-Лейн. Забавно, как много информации можно было собрать о людях, хотя, казалось бы, они совершенно не обращали никакого внимания на солидную фигуру полисмена. Он хорошо знал, что происходит в его квартале. Кто куда пошел, какие у кого семейные неприятности и много другого о тех, для кого сам он существовал только как деталь, которой вечером говорилось несколько вежливых слов на прощанье.
У Риддла были любимые участки маршрута, точно так же, как были любимцы среди жителей квартала. Он знал имена некоторых из них, большинство шоферов принадлежало к его приятелям. Однако по отношению к большинству своих подопечных он вел себя, как квалифицированный гардеробщик, который номерки каждого гостя держит в голове и даже в огромной толпе не ошибется при выдаче соответствующей шляпы. Он ощущал себя добрым Боженькой, который заботится о своих овечках. И когда кто-то назвал его знатоком человеческой природы, это доставило ему больше удовольствия, нежели три кружки его любимого пива.
Определение «знатока человеческой природы» было дано ему одним из его «номерков». Когда-то в три часа утра номер одиннадцатый с Дорси-Стрит (молодой, а не старший) возвращался домой с вечеринки. Будучи сильно навеселе, номер одиннадцатый с Дорси-Стрит обнял почтовый ящик и сначала захотел непременно прочесть лекцию на астрономическую тему, а потом о противоречивости женской натуры. Его философское настроение было внезапно вызвано тем, что он только что получил отставку у своей невесты. Во время своего продолжительного разглагольствования он и назвал Леонарда Риддла знатоком человеческой природы. Он просто вел себя, как и все мы, когда под мухой желаем видеть в нашем собеседнике такой же выдающийся ум, как и наш собственный. Но с этого времени квартальный полюбил одиннадцатый номер. Это была еще одна причина, по которой улица Дорси, образующая небольшой тупичок в районе Маунт-Стрит, так его интересовала.