Читающий по телам

Гарридо Антонио

Старик в шапочке, натянутой до самых ушей, с подкрученными усиками, вышел вперед, чтобы представить Цы императору Поднебесной и огласить все обвинения. Он подождал, пока император усядется и даст ему дозволение начать. В качестве старейшего вельможи двора досточтимого и уважаемого императора Нин-цзуна, Сына Неба и Повелителя Земли, тринадцатого императора эпохи Сун, старик объявил, что сегодня, в восьмой день гранатовой луны, в первый год эры Цзядин и в девятнадцатый с начала этого мудрого и досточтимого правления, Цы Сун обвиняется в убийстве имперского министра Кана Чжоу — каковое, бесспорно, означает измену государству и заговор против государя.

Старец сделал небольшую паузу.

— В соответствии

с нормами нашего уложения о наказаниях обвиняемому предоставляется право на защиту, каковую невозможно передать никакому иному лицу; он не может быть казнен без попытки оправдаться.

Цы лежал, простершись перед императором и судьями, слушал молча и прикидывал свои возможности. Закончив речь, старец передал слово Серой Хитрости; седой должным образом приветствовал императора и, получив дозволение начать, выложил, не торопясь, на стол несколько документов. Затем он напыщенно приветствовал собравшихся и принялся перечислять улики, неопровержимо, на его взгляд, свидетельствовавшие о виновности Толкователя трупов.

— Прежде чем я остановлюсь на каждой из них подробнее, я набросаю вам правдивый портрет этого шарлатана. — Седовласый наградил Цы осуждающим взглядом. — Мне, к сожалению, выпало быть его соучеником в Академии Мина. Там он многократно выказывал неуважение к правилам и законам. Поэтому он был осужден собранием профессоров и оказался на грани исключения — спасло его только ледяное равнодушие профессоров и необъяснимое покровительство со стороны нашего странного директора. Это повторялось не раз и не два.

В душе Цы проклинал седовласого, который старался загодя поставить в ложное положение любого, кто отважился бы встать на защиту Цы; но пока ему оставалось лишь молчать — слова ему сейчас все равно бы не дали.

— То, что в глазах людей равнодушных и малосведущих могло бы показаться просто предосудительным поведением, на самом деле было проявлением заносчивости, гневливости и ненависти к законопослушным людям, которые подсудимый прячет в своей душе. Профессора, желавшие изгнать его, вспомнили и о его недостойном происхождении; и здесь можно вновь говорить лишь о необъяснимом милосердии совета академии. Этого негодяя все же приняли на учебу, хоть и под самые строгие гарантии. Каким образом Цы отплатил за великодушие, вы уже знаете. Мин дал ему обучение и пропитание, а Цы, как хищный зверь, только и ждал, как бы вонзить свои злые зубы в руку своего благодетеля. — Серая Хитрость помрачнел. — Я желаю показать всем, кто меня слушает, истинный характер этого человека. Он состоит лишь из мерзости и себялюбия. Подсудимый с помощью дьявольской хитрости и бесстыдного шарлатанства обманул министра Кана и даже ввел в заблуждение императора: первого он убедил в раскрытии загадочных убийств, а у его величества выклянчил обещание высокой судейской должности.

Нервы Цы были уже на пределе. Если Серая Хитрость будет злословить и дальше, все, кто его слушает, окажутся слишком предвзятыми, и тогда уж, что бы ни говорил Цы, — ему не победить. К счастью, его противник (а у Серой Хитрости было еще много чего сказать) слишком увлекся театральными эффектами и сделал паузу столь долгую, что судейский пристав решил, будто судья передает слово обвиняемому. Не поднимая головы, уставившись в пол, Цы заговорил:

— Ваше величество… — и запнулся, ожидая дозволения продолжать. Император, чуть кивнув, разрешил. — Ваше величество, — повторил Цы. — Серая Хитрость лишь твердит общие слова, никоим образом не связанные с предъявленными мне обвинениями. В этом зале мне не вменяются в вину ни события из моего академического прошлого, ни происхождение моих познаний о мертвых телах. Здесь обсуждается, виновен я или нет в убийстве министра Кана. Могу сказать: что бы ни плел здесь Серая Хитрость, я никогда не лелеял плана возвыситься за счет Кана, не лгал, не разыгрывал трюков, чтобы заставить людей поступать выгодным для себя образом. А кому желательно так думать — пусть вспомнят,

что я был взят под стражу солдатами его величества и отведен во дворец в тот самый момент, когда собирался навсегда покинуть Линьань. Ваше величество, вы находились во дворце в день, когда меня пригласили, а точнее, вынудили принять участие в расследовании ряда убийств, о существовании которых мне ничего не было известно. И вот у меня возникает вопрос: почему же муж столь мудрый, как министр Кан, и сам император, Сын Неба, обратили свое внимание на такое ничтожество, как я? Почему при наличии всех этих судей за все расплачивается бедный студент, в общем-то и не готовый выступать на столь почтенном собрании?

Цы стоял на коленях, касаясь лбом земли, и ни единым словом пока не намекнул на то, каков план его защиты. Как и Серая Хитрость, юноша не собирался сразу выкладывать все доводы. Он тоже владел искусством полемики и прекрасно понимал: следует придерживать аргументы. И сеять семена сомнения во всех, кто слушает, — чтобы сами слушатели могли делать выводы. С каменным лицом император отвернулся. Глаза его были неподвижны, высшее положение в иерархии ставило Нин-цзуна по ту сторону добра и зла. Легким движением руки повелитель вернул слово Серой Хитрости.

Юный судья перечел свои записи.

— Ваше величество! — Седовласый склонился в положенном поклоне. — Теперь я перехожу к самому важному. — Он усмехнулся и переложил один лист бумаги на стопку других листов. — В моих заметках значится, что перед самым убийством Кана, точнее, в тот день, когда министр осматривал Нежного Дельфина, юноша потрясал ножом в присутствии самого Кана. Цы даже не задумался о последствиях. Он просто схватил нож и нанес мертвому евнуху бессмысленный удар.

— Это было мертвое тело, — заметил Цы достаточно громко, чтобы быть услышанным.

— Именно так. Мертвое тело. Но столь же неприкосновенное, сколь и при жизни. Или вы позабыли принципы конфуцианцев, движущие нашими поступками? — Серая Хитрость возвысил голос. — Но нет! Конечно же, он ни о чем не забыл. Напротив! Он обладает потрясающей памятью. Он помнит все запреты и все-таки их преступает. Он прекрасно знает, что душа убитого пребывает в теле до самых похорон. А кто отважился на такой поступок, тот способен и на убийство императорского министра.

Серая Хитрость будто теснил Цы к бездне с двумя раскачивающимися над нею мостами: один из них — смерть, другой — погибель.

— Я не способен на убийство, — сквозь зубы произнес Цы.

— Никогда? Отменно! — рассмеялся Серая Хитрость. — Тогда я прошу у вашего величества, чтобы мой свидетель опроверг это показание.

Император разрешительно шевельнул бровью.

Двое стражников ввели в зал сморщенного седого человечка. Тот шагал неторопливо, всем своим видом давая понять, что роскошные его одежды взяты напрокат ради одного только случая. Вот он склонил голову, но Цы уже узнал прорицателя Сюя, человека, вместе с которым он работал на кладбище Линьаня.

Серая Хитрость усадил человечка рядом с собой, зачитал его имя и повторил обещание Сюя говорить только правду. А потом уставился на Цы. Прорицатель хотел сделать то же, но страх не позволил ему поднять взгляд.

— До того как мы услышим признание, — продолжал Серая Хитрость, — я должен, чтобы вы могли постичь истинную сущность обвиняемого, пересказать предыдущие события. Это, несомненно, подведет нас к семейным делам подсудимого. Два года назад обвиняемый Цы, следуя примеру своего осужденного брата Лу, украл у богатого землевладельца триста тысяч и вместе с малолетней сестрой тут же сорвался в бега, не ведая, что за ним уже бросился в погоню страж порядка по имени Гао. Мне не известны подробности этой долгой погони, однако, несмотря на величину похищенной суммы, подсудимый и его сестра очень быстро впали в нищету. И тогда один человек, бедный, но великодушный, — седой указал на прорицателя, — снизошел к их горестям и предложил юноше работу могильщика на Линьаньском кладбище.