Что осталось от меня — твое
Шрифт:
В отчете были подробно описаны деловые аферы Сато, бездарная растрата денег, которые он получил от Ёси Сарашимы, долги, увольнение из фирмы, любовные похождения, включая поездки в Нагою, а также то, каким образом он пытался добиться развода и как обращался с бывшей женой. Я спросила дедушку, когда Каитаро Накамура успел отправить этот пакет. В полумраке комнаты, где мы с ним сидели за нашим столом, я увидела, как губы Ёси дрогнули в усталой улыбке.
— Это я отправил, — сказал он.
Дедушка знал, что мой отец больше никогда не появится в нашей жизни. И он не ошибся. Последнее сообщение, которое я получила от Сато, — открытка ко дню рождения, отправленная вскоре после развода с мамой, когда та была еще жива. Я сидела на полу гостиной у нас в Мэгуро, открывая пришедшие на мое имя конверты с поздравлениями, среди которых
— Пересчитываешь письма от поклонников?
И осекся, увидев, что именно я держу в руке. Он опустился на пол рядом со мной.
— Кто это? — спросила я.
— Подруга твоего отца.
— Какая уродливая.
Она не была уродливой, просто совсем не похожа на мою маму. Широкое скуластое лицо с оплывшими щеками — лицо женщины, молодость которой осталась позади. В уголках ее глаз и у рта собрались морщинки, на губах застыла натянутая улыбка. Отец стоял рядом, обнимая жену за плечи. На лице у него застыло такое же натянутое выражение. Глядя на снимок, невозможно было понять, счастливы ли эти люди.
Помню, я повернулась к дедушке и уткнулась носом ему в плечо. Он поднялся на ноги, увлекая меня за собой. Затем наклонился и собрал рассыпанные на полу открытки. В тот момент у нас зародилась традиция, которая осталась со мной и во взрослой жизни: дедушка разложил открытки на журнальном столике, одну за другой, так что они заняли всю поверхность.
— Посмотри, — сказал дедушка, — сколько людей помнят о тебе и скольким ты дорога.
Мы убрали фотографию отца в один из семейных альбомов. Через несколько дней после возвращения из Тибы я снова достала ее. Эти двое на снимке по-прежнему стояли на узкой полоске травы — фигуры, застывшие во времени. Теперь я так много узнала об отце и о его роли в судьбе моей матери, что, глядя на фотографию, понимала: я не стану разыскивать его. Никогда.
* * *
Возможно, знание о печальной участи моего отца в какой-то степени помогло дедушке преодолеть собственное горе. И хотя он глубоко скорбел по моей маме, мысль, что виновные понесли заслуженное наказание, помогла дедушке справиться с гневом и посмотреть в будущее. Погрузившись в кокон молчания о случившемся, Еси заново отстроил свой разоренный мир. Все, что было утрачено, он воссоздал и вложил в меня.
Я знаю, мне повезло. Мое детство было спокойным и безопасным. Всю жизнь дедушка поддерживал и направлял меня. Однако он ошибался, полагая, что может контролировать остальной мир и что остальной мир истолкует его правила как непреложный закон. Закон сам по себе не спасает и не защищает, более того, зачастую он не соответствует реалиям современной жизни. Гораздо важнее понимание — себя и других. То, чему я научилась у мамы, и те вещи, которые узнала о ней, изменили мою жизнь.
Дедушка так и не понял, что произошло. Он сидел у себя в кабинете и смотрел на наш дом так, словно в его отсутствие тот предал его. Больше не было вечеров, которые мы проводили вместе, работая бок о бок за одним столом, и по утрам он больше не готовил для меня вырезки из газет. Я не только отвергла его взгляд на события прошлого, но изменила его настоящее и будущее. И этого Ёси не мог мне простить.
По мере приближения лета приближалась и дата освобождения Каитаро. Каждое утро я спускалась вниз и первым делом проверяла почту — не пришли ли обещанные письма и фотографии. Я уже начала сомневаться, не передумал ли он отдавать их мне. А вдруг Каитаро по неосторожности раскритиковал тюремное начальство и цензура не пропустила его записки? И все это время контракт с «Номуро и Хигасино» лежал у меня на рабочем столе. Я так и не подписала его. И с каждым днем моя неуверенность насчет того, чем я хочу заниматься, только росла. В конце концов я решила навестить маму.
Бежавшая мне навстречу дорога уходила вверх вместе с поднимающимися склонами холмов. За каждым новым поворотом открывался очередной кусочек жизни нашего квартала: храм, парк с играющими детьми, парикмахерская, чайная, похоронное бюро — здесь усопших подготовят, чтобы они могли
Белые приземистые домишки плотно сидели вдоль дороги. В палисадниках виднелись миниатюрные топиарии[114], небольшие деревца хурмы в горшках и заросли натсумикана[115], а между домами, словно опутывая их, тянулись бесконечные линии телефонных проводов. На проводах примостились вороны, выжидая, не выбросит ли кто свежий мусор, не появится ли на улице маленький ребенок с лакомством, которое можно отнять.
Я остановилась возле цветочной лавки, где было полно традиционных хризантем — букеты стояли в голубых ведрах с водой, — но выбрала гортензии, потому что эти цветы росли на холмах Симоды.
Дорога петляла вверх, а затем спускалась и упиралась в крутой склон, на котором была устроена целая вереница лестниц, расположенных под таким углом, что даже местные ходили по ним с опаской. У основания лестницы находилась детская пленял, ка, куда мама часто приводила меня. Качели и карусели были намного разнообразнее и красочнее тех, на которых мне доводилось кататься в детстве. В центре площадки разместилась большая песочница, а рядом — покачивающаяся на пружине пластмассовая фигура панды. Однако на площадке не было ни души. В Симоде не найти оживленных улиц, широких автомагистралей, офисных центров и многоэтажных зданий. В отличие от шумного Мэгуро здесь царит тишина. Косые лучи солнца пронизывают кроны деревьев, а в конце переулка виден храм, в котором находится наша семейная усыпальница. Там и была похоронена моя мама.
Вступив на территорию храмового комплекса, я не стала подниматься в главный зал, но, обогнув его, двинулась по тропинке, которая ведет к кладбищу. Мы с дедушкой приезжали сюда всего несколько недель назад, когда оба еще жили в совершенно ином мире.
Было время праздника Обон. Считается, что в этот период души усопших возвращаются на землю и посещают родных. Из храма доносятся праздничные песнопения, которые не стихают до позднего вечера. Мы с дедушкой принесли охаги — шарики из сладкого риса и бобов адзуки, обернутые в целлофан. Я знала — обычно служители храма убирают еду с могил, прежде чем она начнет портиться на солнце, а ночью привлекать на кладбище лисиц. Но, приехав в то утро, я обнаружила, что наши дары остались на месте, как и подношения на соседних могилах: возле каждого надгробия стоял сверток, аккуратно перевязанный лентами.
В дальнем конце кладбища находились ведра для воды и прочая утварь. Я поискала глазами ведро, на котором был нарисован символ семьи Сарашима — три шара в центре пятиугольника, — наполнила его водой и пошла обратно. На кладбище было пусто, ни монахов, ни посетителей, и я в полном одиночестве шагала по дорожке, слушая шорох листвы под ногами.
По пути мне попадались совсем старые могилы, камни которых покрывали разводы лишайника, встречались и свежие, с ярко блестевшими на солнце гранитными надгробиями. Однако такие могилы были редкостью. Возможность новых захоронений появлялась лишь в том случае, если какая-нибудь семья переезжала в другие края и забирала прах своих усопших с собой, тогда освободившийся участок продавали желающим. Во времена молодости моей мамы, когда экономика страны набирала силу, национальная валюта крепла, а Японию наводнили иностранные компании, стоимость земли росла с умопомрачительной скоростью. Правительство оказывало давление на храмы, требуя сократить прилегающие к ним кладбища. Тогда-то и начали строить многоэтажные колумбарии. Это считалось очень современным: небоскребы, заселенные мертвыми, в то время как живые тосковали по прошлому — традиционным могилам на кладбище.
Однажды мама рассказала мне, как в детстве, в годы Второй мировой войны, дедушка воровал на этом кладбище рисовые лепешки, которые оставляли люди на могилах своих близких, и как ему приходилось выживать в разбомбленном городе. Мама хотела напомнить, как мне повезло — жить в мирное время, не зная голода и страха. И ей это удалось. Но я помню, насколько ошеломила меня эта история. Трудно было представить дедушку, занимающегося столь низким делом — воровством. Ёси, полный достоинства, хорошо одетый и сытый… В его собственном пересказе история превратилась в юмористический рассказ о жадном мальчике, не понимающем, что такое уважение к предкам, хотя отчаянное положение, заставившее его пойти на этот шаг, дедушка тоже умел подчеркнуть.