Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии
Шрифт:
— Его впустил я, хозяин. Он прогонял Серых.
— Если он сам не привел этих Серых… Он — большая умница, наш Арата…
— Будьте вы прокляты, бог вы или не бог. — Арата попытался ударить, но не смог. — Я бы никогда не допустил этого.
— Допустил бы. Все всегда допускали. Но ты останешься в песнях. Их будут петь и через триста лет. Это не так уж мало, — сказал Румата серьезно. Он снял со стены веревку, продел в ошейник Муги, дал Арате завязать узел, на этот узел посмотрел и сам себе хмыкнул, потом встал, прошел за кучу навоза, откинул засов и отворил
— Золото на месте, — сказал Румата, — а теперь убирайтесь оба.
Вечернее прорвавшее тучи солнце ударило в кучу навоза, превращая его в серебро, заплясало зайчиками на стенах.
По коридору дома рабы прокатили бочку, за ней прошел абсолютно голый Будах. Мелькнула Ари с деревянной дощечкой в поднятой руке.
Румата поскользнулся, перепачкался в навозе и вдруг выскочил за Аратой.
Улица, по которой бежал Румата, была очень узкой, колола из-под грязи ноги острыми камнями и гудела мухами. Румата бормотал что-то, будто догонял, чтобы сказать. Но это было не так, и он сам потел и боялся, потому что бежал, чтобы убить вовсе не самого страшного здесь человека. Просто что-то гнало его убить, и он даже остановился, провел лбом по камням, причиняя себе боль, и побежал дальше.
Сначала он увидел Мугу в колодке и с веревкой через плечо. Затем Арату. Свистнул и остановился, привалясь плечом. Арата обернулся и тоже привалился плечом.
— Я забыл, — сказал Румата, еще сильнее вжимая себя в острую стену, — я видел одну вешалку, там болтался Вага Колесо на забавном галерном узелке, дергунчике. От ведерка под скамейкой… Я дал тебе веревочку привязать глупого Мугу… Получился такой же узелок. — Румата засмеялся. — А Вага был твой друг, а?!
— Друзей наполовину не бывает. — Арата сел на корточки и стал похож на огромного кривого грифа. — В нашем деле друг наполовину — всегда враг. У тебя лоб в крови и ноги в дерьме. — Арата высморкался в два пальца, внимательно посмотрел на пальцы и стряхнул соплю в лужу.
— Когда Гаран, спустившись с неба в Питанские болота, вышел к народу, лицо его источало кровь, а ноги были в навозе… Это семейное. — Румата вдруг увидел, как изменились лица обоих. — Так вот, если я увижу тебя около моего дома, просто у моего дома, просто идущего у моего дома… — Он подождал, пока Арата, кряхтя, перевалился на колени, — Муга уже стоял на коленях в луже, — повернулся и побежал обратно.
На дороге стояла Ари, бледная и напуганная, с деревянной табличкой в руке. Они побежали вместе.
— Мне велели идти…
Румата взял табличку, поискал карманы и выбросил.
— Я завтра опять надеру им уши.
— Когда я у тебя убирала, я прочла такие листы, как благородный принц полюбил дикую девушку из-за гор, ну, варварку, я понимаю, она думала, что он бог… Она-то ошибалась, — Ари на бегу улыбнулась так, будто знала что-то другое.
— Это написал твой друг с колокольчиками, — она показала колокольчики на плечах Гура и на бегу передразнила его. — Но ведь он мало что понимал…
Впереди в камнях открылась лужайка,
Козы смотрели желтыми своими глазами. Потом появился маленький мальчик, стал смотреть и вдруг подпрыгнул несколько раз, заглядывая вниз. Резко стемнело.
На улицу обрушился дождь. Они вошли в конюшню и сразу же услышали у тех, других, главных дверей и ворот копыта, фырканье, удары в дверь чем-то вроде бревна.
— Здесь, здесь, здесь… — кричал оттуда голос.
— Указ ордена… — проревел другой.
— Открывайте там! Выбьем, хуже будет!
— Это за мной, — сказала Ари, — я всегда знала… Надо было пойти. — Она так испугалась, что не могла шагнуть, и стала сползать по стенке. — Можно, я побегу?
— Они сейчас уйдут, — сказал Румата, — просто спать хочется. Дай штаны и все там… — и мимо ненапуганных слуг и рабов пошлепал наверх. — Эй, дайте ноги помыть сюда, — крикнул он сверху.
Наверху он взял мечи, зевнул, потянулся, бок болел. Он потер его и хмыкнул. Распахнул ставни, потом окна и, продолжая уже играть эту зевоту, заорал вниз во что-то серо-черное, двигающееся и неразличимое в деталях.
— Ах, здрасьте, давно это я вас не трепал…
Стало очень тихо, собственно, тихо стало, когда он открывал ставни. Только несколько свистков, которыми монахи сзывали помощь.
— Всегда напутают, — негромко сказал голос за окном, — нету, нету… Надо бы к магистру, а то, как начнет крушить…
— Начну, — сказал Румата, — еще как!
— У него обет не убивать… У тебя ж обет не убивать…
— А мы его вязали… Как кабана… — веселился голос. — Эй, дон… Как мы тебя вязали?!
— Ты меня там подожди, — крикнул Румата. — Я тебе на ушко шепну и сразу ушко верну…
Ари принесла боевые сапоги, и он натягивал их, сидя на полу под окном, услышал над головой два легких удара, как два хлопка крыла, и так и спросил, пока поднимал голову:
— Птица стукнулась?
Две стрелы проткнули Ари насквозь, шею и бок. Тонкая струя крови била ему в верхнюю часть сапога так сильно, что прожимала боевую свиную кожу. Ари медленно села рядом, глаза были широко открыты, наверное, правильно было бы сказать, вылуплены, и умерли за секунду, пока он смотрел.
Румата медленно поднялся и пустил туда вниз две арбалетные стрелы: одну — не глядя, вторую — точно на голос все болтавшего егеря… И, не оборачиваясь и не тронув Ари, пошел из комнаты, приказал слугам уйти в подвал и взять с собой Будаха, набросил плащ и с верхней же площадки прошел и лег на бревно над воротами. Улица перекликалась свистками, в дверь били бревном, сначала одним, потом вторым. Кто-то ударил человека, отговаривающего входить, что, мол, беда будет. Двери дергались, вот-вот упадут. Свет в помещении был от единственной жаровни, попадал на кончики мечей Руматы на месте кривизны, на шпору, и казалось, что на балке, скорчившись, лежит тяжелый хищный зверь.