Что такое счастье. Избранное

Асадов Эдуард Аркадьевич

«Переоценка»

Разрушили великую страну, Ударив в спину и пронзая сердце. И коль спросить и пристальней вглядеться, На чьи же плечи возложить вину? А впрочем, это долгий разговор. Вопрос другой, не менее суровый: Куда мы нынче устремляем взор И что хотим от этой жизни «новой»? Твердят нам: «Если прежней нет страны, То нет былых ни сложностей, ни бренностей. Сейчас иные мерки нам нужны. У нас теперь переоценка ценностей!» Переоценка, говорите вы? А кто для нас настроил эти стенки? Ведь от любых границ и до Москвы. Уж если брать не с глупой головы, Какие тут еще «переоценки»? Как в прошлом каждый в государстве жил? Не все блестяще было, что ж, не скрою. Диктат над нами безусловно был, И «черный воронок» мелькал порою… Да, было управление силовое. Теперь все это вовсе не секрет. Но было же, но было и другое, Чего сегодня и в помине нет! Пусть цифры строги и немного сухи, Но лезли круто диаграммы вверх; То строилась страна после разрухи! И за успехом вспыхивал успех! Росла в плечах плотина Днепростроя, Звенели сводки, как победный марш, Кружились в песнях имена героев, Турксиб летел в сиянии и зное, Рос Комсомольск, Магнитка, Уралмаш! Но вновь нам горло стиснула война. Опять разруха и опять работа! Но снова вспыхнул свет за поворотом: И вновь, как в сказке, выросла страна! Ну а теперь какими же мы стали? Ведь в прошлом, бурно двигаясь вперед, Мы из разрухи родину вздымали, А нынче просто все наоборот! А нынче, друг мой, сердцем посмотри: Страшась в бою открытых с нами схваток, Противники коварно, изнутри Вонзили нам ножи между лопаток. Сперва, собравшись на краю земли, К взрывчатке тайно приложили жало, А

после: трах! И к черту разнесли, И родины былой — как не бывало! И все, что люди прежде воздвигали, И чем мы все гордились столько лет, Разрушили, снесли, позакрывали, Разграбили державу и… привет! И на глазах буквально у народа Все то, что создавалось на века, — Плотины, шахты, фабрики, заводы, — Практически спустили с молотка! Возможно ль, впав в осатанелый раж, Буквально все и растащить, и слопать?! И можно ль честно деньги заработать, Чтобы купить аж целый Уралмаш?! А ведь купил! Нашелся скромный «гений». Раз деньги есть, то и нахальство есть! А Уралмаш — лишь часть его владений, А всех богатств, пожалуй, и не счесть! Когда же всем нам истина откроется, Что мы идем практически ко дну, Коль педагоги по помойкам роются, А те, с кем даже власть уже не борется, Спокойно грабят целую страну! «Переоценка», говорите вы? Вы к нищенству уже спустили планку. Историю России и Москвы, — Все вывернули нынче наизнанку! Мол, Русь тупа, культура нам лишь снится, Науки нет совсем, а потому Нам якобы уж нечем и гордиться, А чтобы хоть чего-нибудь добиться, Должны мы раболепно поклониться Любому заграничному дерьму! Жизнь рушится и к черту рассыпается. Ну вот и вся «переоценка ценностей»! И если молвить без вранья и лености, То чепуха же просто получается! И, может быть, лучше в самом же начале Признать провалом совершенный путь. И то, что мы недавно отрицали, Свергали и ругательски ругали, Вновь нынче с благодарностью вернуть?!

Играет нынче мышцами Америка!

Играет нынче мышцами Америка, Всем недовольным карами грозит! А если кто-то слабо возразит, То сразу же — всемирная истерика? А ведь давно ли были времена, Когда не все с ней в страхе соглашались, Была когда-то на земле страна, Вполне авторитетна и сильна, С которой, споря, все-таки считались. Так что ж теперь, скажите мне, стряслось? Какие политические пасти, Какая подлость и какая злость Нас разорвали, в сущности, на части?! Ударили разбойно, со спины, Творя свои законы и расправы. И больше нет огромнейшей страны, Нет самой мощной на земле державы… Сейчас о тех, кто это сотворил, И говорить бессмысленно, наверно, И вряд ли нынче кто отыщет сил, Чтоб выжечь на планете эту скверну! Случившегося вспять не обратить, И это зло навряд ли одолимо. А вот о том, как всем нам дальше жить, А коль точней, то быть или не быть? Подумать, хоть убей, необходимо! Да, было время, когда две страны, Коль выла политическая вьюга, В любой момент разумны и сильны, На грани споров мира и войны Могли уравновешивать друг друга. И вот, когда разгрохали одну, Столкнув с вершины, словно с пьедестала, Другая в высоту и ширину Как бы удвоясь, мощью заиграла! И став теперь единственным судом Над всей планетой в ранге сверхдержавы, Она грозит военным кулаком, Готовым для издевок и расправы. Ну а кого теперь страшиться ей?! Кто заикнется против этой власти?! Диктуй условья, самодурствуй, бей! Ставь на колени земли и людей, Такое ей ведь и не снилось счастье! И вот встает глобальнейший вопрос: И никого он, право же, не минет, Встает он перед каждым в полный рост: Так как нам жить, товарищи, отныне? И в трудный час, в сгущающейся мгле Ужель не взвить нам брызжущее пламя?! Неужто же на собственной земле Нам быть и впрямь безмолвными рабами?! Ужель не возродить нам нашу честь И жить в каком-то нищенстве и страхе? Ведь те, кто взяли власть над нами здесь, — Там за границей ползают во прахе! Так кто же мы? И с кем? И с нами кто? Давайте спросим, только очень честно: Неужто нам и вправду нынче лестно Быть государством чуть не номер сто?! Играют США сегодня мышцами: «С Россией — все! Погашена звезда!» — Так что ж мы, вправду стали нынче бывшими И вновь уже не встанем никогда?! Неправда, ложь! Ведь всякое случалось: Нас жгли не раз и орды, и вражда. Но только вновь Россия возрождалась И в полный рост упрямо подымалась Могуча и светла как никогда! Пусть нынче мы в предательстве и боли. И все же нас покуда не сгубить, Не растоптать и в пыль не превратить! Мы над собой такого не дозволим! Сдаваться? К черту! Только не сдаваться! Неужто мы и совесть предадим?! Ведь если жить, то все-таки сражаться, Иначе нам ну некуда деваться! И мы всю эту нечисть победим!

2 декабря 1998 г.

Москва

О мнимой и подлинной дружбе

«Я слышу вновь друзей

предательский привет».

А. С. Пушкин. «Воспоминание»

Когда тучи в прошлые года Дни мои ничем не омрачали, О, как ваши голоса звучали О любви и дружбе навсегда! И, когда за дружеским столом, Бахус нам подмигивал в бокале, Как же вы надежно обещали Подпереть при трудностях плечом! Ах, друзья мои литературные! Как мы славно дружбою сошлись! Только жаль, что речи ваши бурные, А точнее, попросту дежурные, Кончились, едва лишь начались… И когда вдруг над моею крышей Беспощадно грянула гроза, Что ж вы все попрятались как мыши? Впрочем, хуже: даже мыши тише, Спрятав в телевизоры глаза… Только трудно мы и раньше жили: Не давая на покой ни дня, Помните, как яростно бранили Критиканы разные меня?! Не хочу вынашивать обиду, Только как я ждал в дыму страстей, Чтоб хоть кто-то из моих друзей Взял и встал бы на мою защиту! Если ж скажут мне, что так вот жить Мир привык и спорить тут напрасно, Я бы согласился, может быть, Говорить — не делать. Это — ясно! И чудес я, право бы, не ждал. Может, впрямь вот так живут повсюду? Только чудо, подлинное чудо Я нашел, открыл и повстречал! Без расчета, выгоды и службы, Без высоких и ненужных фраз, Чудо самой настоящей дружбы, Что прочней, чем сталь или алмаз! Вроде бы почти обыкновенные, Без имен, прославленных в веках, Косточка армейская: военные, Только в смысле ценности — бесценные, С красотою в душах и сердцах! Ну а чтоб избегнуть повторения В светлой благодарности своей, Я скажу, что, полный озарения, Я уж написал стихотворение И назвал: «Сердца моих друзей». Ну а чтоб вовеки не пропала Скромность с удивительной душой, Вот они — четыре генерала, Те, что в бедах всякого накала Как четыре брата за спиной: Виктор Чибисов, Юрий Коровенко, Александр Горячевский и Борис Сергеев… А пою сейчас я строки эти Как певец взволнованно с листа. Вновь и вновь затем, чтоб на планете Некогда не гасла красота! Чтобы, встретя в трудную годину Кто-то в жизни друга своего, Помнил бы, что горькая кручина, Не щадя ни возраста, ни чина, Может больно клюнуть и его! Так-то вот, друзья литературные! Нет, не все, конечно же, не все. А лишь те, простите, только те, Чьи сердца изменчиво-дежурные. Жизнь не вечно светит, как звезда. А порою жжет, как черный пламень. И, коль грянет где-нибудь беда, Я прошу вас: сердцем никогда, Никогда не превращаться в камень!

6 июня 1999 г.

Сердца моих друзей

Виктору Чибисову,

Александру Горячевскому,

Борису Сергееву

и Юрию Коровенко

Пришли друзья. Опять друзья пришли! Ну как же это славно получается: Вот в жизни что-то горькое случается И вдруг — они! Ну как из-под земли! Четыре честно-искренние взора, Четыре сердца, полные огня, Четыре благородных мушкетера, Четыре веры в дружбу и в меня! Меня обидел горько человек, В которого я верил бесконечно, Но там, где дружба вспыхнула сердечно, Любые беды — это не навек! И вот стоят четыре генерала, Готовые и в воду, и в огонь! Попробуй, подлость, подкрадись и тронь, И гнев в четыре вскинется кинжала! Их жизнь суровей всякой строгой повести, Любая низость — прячься и беги! Перед тобой четыре друга совести И всякой лжи четырежды враги. Пусть сыплет зло без счета горсти соли, Но если рядом четверо друзей И если вместе тут четыре воли, То, значит, сердце вчетверо сильней! И не свалюсь я под любою ношею, Когда на всех и радость, и беда, Спасибо вам за все, мои хорошие, И дай же Бог вам счастья навсегда!

7 апреля 1997 г.

Переделкино

Слово к моему сердцу

Как бы нас жизнь ни швыряла круто, Сердце! Мы больше чем сверхдрузья! Ведь нам друг без друга прожить нельзя Ни часа, ни дня, ни одной минуты! Когда мне, едва ли не ежедневно, От стрессов приходится защищаться, Ты вместе со мною спешишь сражаться И бьешься в груди горячо и гневно. А если подарят мне свет любви, Правдиво иль нет — уточнять не будем, Ты радостно гонишь поток крови И вместе со мною смеешься людям! Когда ж, утомясь от дневных трудов, Я сплю то темно, то светло, то гневно, То спать только я как сурок готов. А ты… Ты не спишь и, не зная снов, Все трудишься ночью и днем бессменно! Уснуть могут вьюга и ураган, Леса, города, и моря, и реки, Всем отдых на свете бывает дан. И лишь у тебя его нет вовеки! Кусали и подлость тебя, и зло, И множество низостей и фальшивостей О, сколько ж ты стрессов перенесло И сколько знавало несправедливостей! Я счастье наивно себе ковал, Был глупо доверчив и все ж не сетовал Прости, коль порой тебя огорчал, Хоть этого вовсе и не желал, Тем паче что сам же страдал от этого! А если вдруг что-то в тебе устанет, Ведь всякое может, увы, случиться… И ты, задремав, перестанешь биться, То в этот же миг и меня не станет… Пусть в ярости каркало воронье, Мы жили без хитрости, без изгиба. Я вечно был твой, ну а ты — мое. И вот за любовь и за все житье, За стойкость, за свет, за терпенье твое Поклон до земли тебе и спасибо!

13 апреля 1999 г.

Москва

Тщеславная вражда

У поэтов есть такой обычай,

В круг сойдясь, оплевывать

друг друга…

Дм. Кедрин

Наверно, нет в отечестве поэта, Которому б так крупно «повезло», Чтоб то его в журнале, то в газетах, А то в ревнивом выступление где-то Бранили б так настойчиво и зло. За что бранят? А так, причин не ищут. Мне говорят: — Не хмурься, не греши, Ведь это зависть! Радуйся, дружище! Ну что ж, я рад. Спасибо от души… Но не тому, что кто-то раздраженный Терзается в завистливой вражде, Такое мне не свойственно нигде. Я потому смотрю на них спокойно, Что мой читатель многомиллионный Всегда со мной и в счастье, и в беде. Включил приемник. Вот тебе и раз! Какой-то прыщ из «Голоса Америки» Бранит меня в припадочной истерике Густым потоком обозленных фраз. Клянет за то, что молодежь всегда Со мною обретает жар и смелость. И я зову их вовсе не туда, Куда б врагам отчаянно хотелось. Мелькнула мысль: досадно и смешно, Что злость шипит и в нашем доме где-то, И хоть вокруг полно друзей-поэтов, А недруги кусают все равно. И хочется сказать порою тем, Кто в распрях что-то ищет, вероятно, Ну, там клянут, так это все понятно. А вы-то, черт вас подери, зачем?! Успех, известность, популярность, слава… Ужель нам к ним друг друга ревновать? На это время попросту терять До боли жаль, да и обидно, право! Ну а всего смешней, что даже тот, Кому б, казалось, слава улыбается, Порой, глядишь, не выдержав, срывается — Не весь сграбастал, кажется, почет! С утра газету развернул и вдруг На краткий миг окаменел, как стенка: Ну вот — сегодня нож вонзает друг. Теперь уже вчерашний — Евтушенко. В стихах громит ребят он за грехи: Зачем у них в душе стихи Асадова?! Читать же надо (вот ведь племя адово!) Его стихи, всегда его стихи! О жадность, ведь ему давно даны Трибуны самых громких заседаний, Есть у него и званья, и чины, А у меня лишь вешний пульс страны И никаких ни должностей, ни званий! Ну что ж, пускай! Зато сомнений нет, Уж если вот такие негодуют, И, гордость позабыв, вовсю ревнуют, То я и впрямь достойнейший поэт!

«В справке о результатах изучения спроса на издательскую продукцию, подготовленной социологами библиотеки имени Ленина на основании данных 1983 года, среди нескольких десятков авторов, чьи книги пользуются повышенным спросом, упоминаются только пять поэтов. Из них лишь двое работают и ныне: Эдуард Асадов и Евгений Евтушенко. Интересно, что Асадов далеко опередил Евтушенко. На сборники последнего читательский спрос в основном удовлетворен… Чего не скажешь о книгах Асадова. Эдуард Асадов занимает место в группе бесспорных лидеров».

«Лит. газета», 21 января 1987 г. «Две музыки»

Раздумье над классикой

Возможно, я что-то не так скажу, И пусть будут спорными строки эти, Но так уж я, видно, живу на свете, Что против души своей не грешу. В дружбу я верил с мальчишьих лет, Но только в действительно настоящую, До самого неба костром летящую, Такую, какой и прекрасней нет! Но разве же есть на земле костер, Жарче того, что зажгли когда-то Два сердца с высот Воробьевых гор, На веки веков горячо и свято?! О, как я о дружбе такой мечтал И как был канонами околдован, Пока не осмыслил, пока не познал И в чем-то вдруг не был разочарован. Пусть каждый ярчайшею жизнью жил, Но в этом союзе, клянусь хоть небом, Что только один из двоих дружил, Другой же тем другом высоким не был! Да, не был. Пусть сложен житейский круг, Но я допускаю, хотя и туго, Что к другу приехавший в гости друг Мог даже влюбиться в супругу друга. Влюбиться, но смуты своей сердечной Даже и взглядом не показать, Тем паче, что друг его, что скрывать, Любил свою милую бесконечно. Сердце… Но можно ль тут приказать? Не знаю. Но если и вспыхнут страсти, Пусть трудно чувствами управлять, Но что допустить и как поступать, Вот это все-таки в нашей власти! Я гения чту за могучий ум, За «Колокол», бивший в сердца набатом, И все же могу я под грузом дум Считать, что не все тут, быть может, свято. И надо ли, правды не уроня, Внушать мне, как высшую из примеров, Дружбу, в которую у меня Нету великой и светлой веры. Ведь дружба — есть чувство, как жизнь, святое, Так как же уверовать и понять, Что можно дружить и навек отнять У друга самое дорогое?! А вера моя до могилы в том, Что подлинный друг, ну а как иначе, Лишь тот, кому твердо доверишь дом, Деньги, жену и себя в придачу! Стараясь все мудрое познавать, Держусь я всю жизнь непреклонных взглядов, Что классику следует уважать, Осмысливать, трепетно изучать, Но падать вот ниц перед ней не надо. А тех, кто сочтет это слишком смелым Иль попросту дерзким, хочу спросить: Желали б вы в жизни вот так дружить? Молчите? Вот в этом-то все и дело…

Слово и дело

Его убийца хладнокровно

Навел удар. Спасенья нет.

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет…

…Но есть и божий суд,

наперсники разврата…

М. Ю. Лермонтов

Я тысячи раз те слова читал, В отчаянье гневной кипя душою. И автор их сердце мое сжигал Каждою яростною строкою. Да, были соратники, были друзья, Страдали, гневались, возмущались, И все-таки, все-таки, думал я: Ну почему, всей душой горя, На большее все же они не решались? Пассивно гневались на злодея Апухтин, Вяземский и Белинский, А рядом Языков и Баратынский Печалились, шагу шагнуть не смея. О нет, я, конечно, не осуждаю, И вправе ль мы классиков осуждать?! Я просто взволнованно размышляю, Чтоб как-то осмыслить все и понять. И вот, сквозь столетий седую тьму Я жажду постичь их терпенья меру И главное, главное: почему Решенье не врезалось никому — Сурово швырнуть подлеца к барьеру?! И, кинув все бренное на весы, От мести святой замирая сладко, В надменно закрученные усы Со злою усмешкой швырнуть перчатку! И позже, и позже, вдали от Невы, Опять не нашлось смельчака ни единого, И пули в тупую башку Мартынова Никто ведь потом не всадил, увы! Конечно, поэт не воскрес бы вновь, И все-таки сердце б не так сжималось, И вышло бы, может быть, кровь за кровь, И наше возмездие состоялось! Свершайся, свершайся же, суд над злом! Да так, чтоб подлец побелел от дрожи! Суд божий прекрасен, но он — потом. И все же людской, человечий гром При жизни пускай существует тоже!

Когда порой влюбляется поэт…

Когда порой влюбляется поэт, Он в рамки общих мерок не вмещается, Не потому, что он избранник, нет, А потому, что в золото и свет Душа его тогда переплавляется. Кто были те, кто волновал поэта? Как пролетали ночи их и дни? Не в этом суть, да и не важно это. Все дело в том, что вызвали они! Пускай горды, хитры или жеманны, — Он не был зря, сладчайший этот плен. Вот две души, две женщины, две Анны, Две красоты — Оленина и Керн. Одна строга и холодно-небрежна. Отказ в руке. И судьбы разошлись. Но он страдал, и строки родились: «Я вас любил безмолвно, безнадежно». Была другая легкой, как лоза, И жажда, и хмельное утоленье. Он счастлив был. И вспыхнула гроза Любви: «Я помню чудное мгновенье». Две Анны. Два отбушевавших лета. Что нам сейчас их святость иль грехи?! И все-таки спасибо им за это Святое вдохновение поэта, За пламя, воплощенное в стихи! На всей планете и во все века Поэты тосковали и любили. И сколько раз прекрасная рука И ветер счастья даже в полглотка Их к песенным вершинам возносили! А если песни были не о них, А о мечтах или родном приволье, То все равно в них каждый звук и стих Дышали этим счастьем или болью. Ведь если вдруг бесстрастна голова, Где взять поэту буревые силы? И как найти звенящие слова, Коль спит душа и сердце отлюбило?! И к черту разговоры про грехи. Тут речь о вспышках праздничного света. Да здравствуют влюбленные поэты! Да здравствуют прекрасные стихи!